Алан Брэдли - Сорняк, обвивший сумку палача

Надо мной лес Джиббет венчал холм Джиббет, словно зеленая тюбетейка. Когда я приблизилась, а потом вошла под ветки этого древнего леса, это было все равно что оказаться в картине Артура Рэкхема. Здесь, в темном зеленом сумраке, воздух был острым от запаха разложения: грибов и лиственной плесени, черного перегноя, скользкого навоза и коры, разъеденной до пыли жуками. Яркая паутина свисала, словно маленькая решетка, между гнилыми стволами деревьев. Под старыми дубами и покрытыми лишайником грабами из глубоких теней между папоротниками выглядывали колокольчики, и на дальнем конце опушки я заметила пильчатые листья ядовитого пролесника, которые, если погрузить их в воду, выделяют чудесный яд цвета индиго, который я как-то заставила трансформироваться в ярко-красный цвет артериальной крови, просто добавив двухпроцентный раствор соляной кислоты.

Я с удовольствием подумала о том, что аммиак и амиды, производимые глубоким компостом на лесной почве, обеспечивают роскошный пир всеядным плесневым грибкам, превращающим их в азот, который они затем сохраняют в своей протоплазме, подкармливая бактериями. Этот мир казался мне идеальным: мир, где сотрудничество — жизненный факт.

Я сделала глубокий вдох, втягивая резкий кислый запах в легкие и смакуя химическую вонь разложения.

Но сейчас не время для приятных размышлений. Время шло, а мне еще надо было найти дорогу в сердце леса Джиббет.

Чем дальше я забиралась в глубь леса, тем тише становилось. Теперь даже птицы стали сверхъестественно тихими. Этот лес, как сказала мне Даффи, когда-то был королевским, и много лет назад короли Англии охотились здесь на кабана. Впоследствии Черная Смерть забрала жизни большинства обитателей маленькой деревеньки, выросшей на его окраине.

Я слегка вздрогнула, когда высоко надо мной на ветках порывисто зашелестели листья, хотя были ли причиной призрачные королевские охотники, пронесшиеся мимо, или неупокоенные духи жертв чумы, наверняка похороненных где-то поблизости, я не знала.

Я поскользнулась на пригорке и выставила руки в попытке удержаться. Между навозом и мной находился только гнилой ствол поросшего мхом дерева, и я инстинктивно ухватилась за него.

Восстановив равновесие, я увидела, что дерево когда-то было квадратным, а не круглым. Это не ветка и не ствол дерева, а вырезанный кусок древесины, который из-за воздействия погоды стал напоминать что-то вроде серого коралла. Или окаменелой мозговой ткани.

Мое сознание опознало его быстрее, чем я: медленно до меня дошло, что я цепляюсь за остатки старой виселицы.

Это место, где погиб Робин Ингльби.

У меня поднялись волоски на руках, как будто по ним провели сосулькой.

Я отпустила эту штуку и отступила на шаг.

Кроме остова и шатающихся ступенек, мало что осталось от этого сооружения. Время и погода разрушили почти все доски настила, за исключением одной или двух, сократив платформу до нескольких скелетоподобных остатков, торчащих из кустов ежевики, словно кости грудной клетки какого-то великана.

И тут я услышала голоса.

Как я уже говорила, у меня очень острый слух, и, стоя под разрушенной виселицей, я уловила чей-то разговор, хотя звук доносился издалека.

Медленно поворачиваясь на месте и приложив ладони к ушам, словно импровизированные локаторы, я быстро определила, что голоса доносятся откуда-то слева от меня, и осторожными шагами я начала красться в ту сторону, тихо скользя от дерева к дереву.

Внезапно лес начал редеть, и мне пришлось вести себя очень осторожно, чтобы оставаться незамеченной. Выглянув из-за ствола ясеня, я обнаружила, что нахожусь на краю большой лужайки в самом сердце леса Джиббет.

Здесь был разбит огород, и мужчина в ветхой шляпе и рабочей одежде выпалывал мотыгой сорняки между рядами широко посаженных растений.

— Что ж, с этой чертовой грядкой покончено, — говорил он кому-то, кого я еще не увидела.

— …за каждым забором пост… прячутся под каждым чертовым стогом сена.

Когда он снял шляпу, чтобы утереть лицо и макушку цветастым носовым платком, я увидела, что это Гордон Ингльби.

Его губы на обветренном лице были поразительно алого оттенка того, что отец именовал «сангвиническим темпераментом», и я наблюдала, как он вытирает слюну, брызгавшую вместе с его сердитыми словами.

— Ах! Небеса наслали на нас шпионов, — драматично произнес голос другого человека: голос, по которому я сразу же узнала Руперта.

Он сидел, развалившись, в тени за кустом и курил сигарету.