Михаил Шторм - Во власти Бермудского треугольника

— Осталась жить в Грузии? — предположил Быков, заранее представляя себе, чем это могло закончиться для американки.

— Нет, — возразила Лиззи, не глядя на него. — Я увезла Георга в Сан-Франциско. Мы стали жить в моем доме. Потом туда как-то незаметно перебрались два брата Георга. Потом племянник. Ни один из них не работал. Никто. Ни Георг, ни его родственники. Торчали целыми днями в гостиной или возле бассейна, курили, жарили эти… — Морщась, Лиззи пошевелила пальцами. — Не барбекю, не стейки…

— Шашлыки, — подсказал Быков.

— Да! — воскликнула она с каким-то злорадным удовлетворением. — Именно! Shashlyks , будь они прокляты. Эти парни изводили горы мяса и целые мешки углей. А еще зелень. Ты не представляешь себе, Дима, сколько зелени способна поглотить компания грузинских мужчин. И вино. Им понравилось калифорнийское, они говорили, что с ним чувствуют себя как на родине.

— Так возвращались бы к себе…

Быков пробурчал это себе под нос, но Лиззи услышала.

— Именно это я им однажды предложила. Георг с братьями прожили у меня почти полгода. Никто из них не принес домой ни цента, а вот мои расходы возросли. Значительно, — добавила она после небольшой паузы. — Один из них разбил мой «Шеви». Другой притащил в дом двух шлюх, которые украли мои украшения и мобильник… Но хуже всего было то, что я не могла побыть одна, не могла расслабиться. Ну и семейной жизни у нас не было. Никакой. Если не считать ночей, когда Георгу хотелось секса. От него пахло вином, шашлыками и какой-то специфической зеленью… И он был такой неутомимый, особенно под утро, когда мне сильнее всего хотелось спать. Короче я ему заявила… — Лиззи посмотрела на Быкова. — Тебе не наскучила моя история?

— Нет, — сказал он. — Но если тебе тяжело, лучше не рассказывай. Я и так примерно представляю себе, что было дальше.

— Нет. — Она отрицательно качнула своей косой. — Не представляешь.

Быков поежился, глядя на водяные горы, тяжело громоздящиеся и ворочающиеся внизу.

— Я попросила Георга поговорить с родственниками, — монотонно и невыразительно продолжала Лиззи. — Пусть уезжают. Он не согласился. Сказал, что мы, американцы, живем неправильно. Нужно держаться всем вместе, одной большой семьей. Тогда в доме будет полный достаток и все смогут помогать друг другу. «Но никто из вас даже не работает, — сказала я. — Вы живете в моем доме за мой счет. Какая от вас помощь?» — «Скоро увидишь», — пообещал Георг. И сдержал обещание. Я увидела…

Хмурясь, Быков услышал, как однажды ночью Лиззи подслушала разговор кавказцев и поняла, что они только что ограбили автозаправку. Как они делили деньги и прятали пистолеты. Как она не стала звонить в полицию, а решила поговорить с Георгом.

— Понимаешь, я все еще любила его. — Ее тон по-прежнему был лишен какого-либо намека на эмоции. — Не так сильно, как прежде, но… Это было животное чувство. Оно шло не от сердца и не от головы. Снизу. Это была низкая любовь, просыпавшаяся, когда он… меня…

Лиззи покосилась на Быкова. Он кивнул: мол, понимаю, можешь не расшифровывать.

— Но хуже всего, что я была уже на третьем месяце беременности, — сказала она, и в голосе ее впервые прорезались боль, отчаяние, трагизм, недоумение, копившиеся долгое, долгое время. — Я много читала и слышала про матерей, которые рожали и растили детей в одиночку, но, по правде говоря, мне вовсе не хотелось становиться такой матерью. И я терпела. Как выяснилось вскоре, напрасно.

«Я так и знал, — подумал Быков. — Случилось что-то плохое».

Догадка была сформулирована не вполне верно. Случилось очень плохое.

Не сумев повлиять на мужа, Лиззи обратилась к его старшему брату, Тенгизу. Она попросила его и остальных уехать, чтобы не мешать строить семейные отношения. Тенгиз ударил ее кулаком в лицо, а потом в живот и повторил урок несколько раз, закрепляя в мозгу Лиззи простое правило: женщина не должна перечить мужчине, критиковать его, ставить условия и вообще проявлять свое неудовольствие каким-либо образом. Она хотела позвонить в полицию, но была избита уже по-настоящему. Мало того, Тенгиз, а потом племянник Сандро изнасиловали Лиззи. Вот так просто, взяли и изнасиловали. Прямо в ее доме. На супружеской кровати. А Георгу наговорили на нее всяких гадостей, соврав, что Лиззи не только пыталась выгнать гостей, но и предлагала себя, чтобы убедить их… убедить…

Тут связное повествование оборвалось. Воспоминания, нахлынувшие на Лиззи, были столь яркими и болезненными, что она едва не расплакалась. Стиснув поручни так, что костяшки пальцев побелели, она долго молчала, судорожно сглатывая и глубоко дыша носом. Потом обронила, почти не разжимая губ: