Сергей Федоранич - Бог тебе судья

Теперь осталось лишь убедиться, что он все сделал правильно. Если священник о чем-то догадывался, то своей исповедью Андрей запечатал ему рот. А если не догадывался — то хорошо и то, что все грехи теперь сказаны, а значит, отпущены.

— Я отвечу на ваши вопросы, но сначала ответьте на несколько моих, хорошо?

— Да, я вас слушаю.

Как и в детстве, когда самое страшное позади, Андрей почувствовал чуть ли не счастье, готов был делать что угодно, говорить что угодно и вообще, ему очень хотелось жить на полную катушку!

— Вы ездили в общину не один раз. Кто-нибудь из вашего окружения: семья, друзья, ваш священник — знали, что вы работаете там?

— Нет, это моя подработка, никто не знал, кто мой клиент. Его всего один раз, в тот самый первый, видели мои коллеги, но это был конец смены, они уже все были навеселе. Это я не пью практически, сами понимаете почему.

— А вы были уверены, что ваш напарник мертв? Может быть, ему можно было помочь?

— Нет, Санек был мертв, и это сто процентов.

— Вы раскаиваетесь в содеянном?

— Да, святой отец. Я очень раскаиваюсь.

Андрей ждал ответа от священника, но он молчал. Неужели не сработало? Неужели у церковников, как и у судей в мантиях, есть свои законы, которыми они могут вертеть как хотят, чтобы было в их пользу?

Неожиданный толчок в бок, и стало очень холодно и резко больно. Андрей глубоко вздохнул. Он попытался схватиться за место, где сильно резануло, но что-то мешало. Холодное и железное.

И в этот миг все перед глазами начало воспроизводиться. Как умирал отец, как он закапывал Санька, возможно еще живого, но это не точно, как решил спрятать трупы, хотя надо было сообщить о них. Все заколесило, заплясало перед глазами, да так ярко, что Андрей однозначно понял: он умирает.

Так воспоминания накатывают только один раз: в самый последний, перед последним вздохом.

Когда невероятно реалистичный калейдоскоп его грехов закончил вращаться, а вокруг воцарилась тишина, лишь изредка прерываемая странным бульканьем, не похожим ни на что, что он до этого в жизни слышал, по ту сторону исповедальни просвистел тяжелый вздох.

В боку исчезло все холодное, и боль тоже ушла. Андрей попытался поднять руку и потрогать то место, где было больно, но рука была такой тяжелой и уставшей, что он оставил ее в покое и привалился лицом к перегородке в мелкую-мелкую клеточку.

— Если ты знаешь хоть какую-то молитву, сынок, то сейчас самое время, — сказал священник, и это было последним, что Андрей услышал в своей жизни.

Рождественский окреп и совсем офигел. Он сказал, что его больше не интересует ничего, что связано с Кристиной Слайэрс, и я не смог уехать из Москвы прямо в четверг утром, когда вышел от Жанны. Видимо, запас благодарности иссяк со снятием последнего шва, а работающее сердце уже не намекало Сергею Юрьевичу, что оно не так давно останавливалось и только силами Кристины он еще, может быть, сделает себе парочку подтяжек.

Сергей Юрьевич загрузил меня работой по самые уши, да так, что в четверг мне пришлось остаться на ночь в офисе, потому что закончил я только в четвертом часу утра.

Но в пятницу я ему сказал, что у меня планы, и уехал ровно в семь вечера.

Судья чуть ли не ежедневно интересуется состоянием Кристины, и я думаю, что предел лояльности скоро будет достигнут: наверняка всем составом припрутся к ней в палату и зачитают приговор, чем вобьют последний гвоздь в крышку ее гроба.

Но это явно не случится в выходные. Самый худший вариант — в понедельник. Мечинский сказал, что будет дежурить у палаты Кристины и не впустит никого, даже приставов. Врачи тоже на выходных, заключение о состоянии Кристины дать некому.

До понедельника я должен разыскать священника. Почему именно его? Потому что власть в любом государстве есть светская, а есть церковная. И если общество не доверяет власти светской, то обязательно слушается церковную. Священник по-любому знает, кто был в общине инициатором раскола. Он должен все знать! Как я не догадался раньше его опросить и почему этого не сделали правоохранители? Я проверил: в материалах дела не было ни единого упоминания о преподобном Франциске, его даже не опросили ни разу.

Вот как так?

Это еще одна апелляционная стрела, которую я выложу на стол судье прежде, чем он отправится выносить приговор. Надеюсь, к этому моменту я буду знать, кто во всем виноват, притащу в зал священника и заставлю его говорить, даже если убийца исповедался через него самому Богу!