Андрей Фёдоров - Желтый караван

— Ну и что надумали? А не все знаете-то! У него лет шестнадцать назад период был, верно! Рисовал как бешеный. Но тот период почти не считает. Мало что осталось. Читали его рассказик-то? Так вот! Та ведьма не сверху к нему приходила. Снизу! Понял? Вон она у него там за стульями сидит! Похожа один к одному. Представляете, что будет, если ее Юрка, брат, увидит? А она ж у нас самая порядочная, Тамарка-то! А я… так. Вторая ведьма.

— И он может? Так поступить? Такая жестокость? Это симптом эмоц…

— Погоди! Прожили Юрка с Тамаркой тогда уже сколько? Да. Семь лет. И стали Юрка с Тамаркой разводиться. Как думаешь, почему? Загадка природы? Тамарка не только у своих любимых «бабок», она у какого-то жулика, и в Москве, в институте обследовалась. Все в ажуре говорят, а детей нет. Ну, Юрку она тоже посылала на просмотр способностей. Все в ажуре, ему говорят, ждите. Ждите ответа. Как телефон-автомат у вас в городе: прошел час — «ждите ответа», год — «ждите ответа». Юрка поехал аж на Памир, этой, мумией лечиться. А Тамара… тут вылечилась. Потом: ура! Мумия подействовала!..

— Да черт вас тут разберет! А Галя?!

— Петр Василич… он дите малое! Он же сегодня ту картину сожжет! Даже если… я хуже той… а чего вы на меня орете?! Это же все серьезно! Уж я ему уступала, думала, перегорит (тут я увидел, что она плачет), хоть тебя и ведьмой обзывают и голая на сквозняке… он хотел ту повторить, он тогда думал — любовь это, дурак такой! А она, Тамарка, ей все равно… она этой картинки боится-то законно, а если его в сумасшедший упекут — какой спрос? Все, мол, врет, все бред. Они и тогда, Тамарка, в смысле, упрятали его на неделю… а так, конечно, чокнутый! А как же? С бредом величия! Художник! А он — вон сколько лет прошло, он — никому! И я — никому. Это он так только говорит, что, мол, их, нижних, не терпит, не выносит, он-то порядочней всех!.. а сегодня…

— Он ждет кого-то?

— То-то и дело. И давай, док, пошли к нему, а то там… не дай бог…

Мы застали «старика» вроде бы в той же позе.

Все было по-прежнему, но лестница стонала.

Нарастал сквозняк.

Приоткрылась дверь. Пальто на вешалке взмахнуло рукавами.

А я начинал догадываться, кого мы сейчас увидим.

Дверь пропустила бородача в очках, тут же их снявшего, обнажив физиономию доброй обезьяны с лохматыми бровями и клоунской улыбкой.

Оглядев нас, «обезьяна» прыснула:

— Я же тут на той неделе… а какой-то, на кота похожий: «Нет! Точильщиков не живет!» А?!

Бородач скинул шубу и размотал шарф:

— Теплеет климат-то! Потекло!.. Который? Так: вы (это он про меня?) молоды для трагедий и рожа у вас, извините, не художественная. Нет-нет! И не надейтесь! А! Вы натурщица! Фигура! (Тоня подбоченилась, смеясь.) А! Вы! Вот вы! Качает! От страха качает! — Он стал подходить и совать ледяную руку:

— Иван Акиндиныч!

— Чаю? — смеясь, спросила Тоня.

— Потом — обязательно! Где этот ваш шедевр? Чай оставим для дискуссии… мне было обещано нечто поразительное! А я допускаю, представьте, допускаю, что клад можно найти практически везде. Разве нет?

«Старик» постоял перед бородачом, разведя руки ладонями вперед возле своих бедер, словно показывая, что в руках у него ничего нет и он полностью безоружен, потом круто повернулся, крупно шагая, отправился к картине (я заметил, что он утерял хромоту) и развернул картину лицом к нам.

Я увидел яркое, молодое тело. Тоня стояла на картине так, как стояла бы одна перед зеркалом, и даже взгляд ее (если бы она смотрела на свое отражение) был как раз такой: верно все оценивающий, вполне удовлетворенный тем, что отражено, что дано на счастье природой. И естественными и необходимыми становились подчеркивающие эту бесспорную красоту — легкий «надлом» в талии, начатое движение руки к пряди над бровью, тронувшая губы и глаза насмешка — уверенное сознание своего всевластия…

Больше-то я ничего не увидел, потому что бородач заслонил все лохматой головой и стал то снимать, то надевать очки, то упираясь в картину бородой, то внезапно отскакивая:

— А-ля прима? А ничего! Честно! Вы понимаете… Зину Серебрякову… да? Знаете? Уж она-то свою женскую силу знает! И здесь!.. Очень честно, очень это взято — красота! И техника! Так легко, так просто! Кокетства, дешевки вовсе нет! Ни следа! Ну ты, мать-природа! Только так и скажешь!..

Он наконец выпрямился и оглядел комнату:

— И вот то! Отлично у вас идет, коллега! А вон там! Слушайте! А вон там! Что же так небрежно?! Ну-ка! Давайте, давайте ее оттуда!

Я увидел глаза «старика» и увидел, как шагнула поспешно Тоня, словно пытаясь заслонять от бородача картину за стульями.