Анатолий Степанов - Деревянный самовар

– Не свой, – сказала Матильда.

– Межаков мне нужен сегодня. Хотя бы к вечеру. Позвони ему, поплачься по поводу отсутствия товара, намекни, что, мол, москвичи недовольны. В общем, сделай так, чтобы он понял одно – я хочу его срочно видеть. Только без имени, Тилли, только без имени. Сможешь?

– Дурой себя не считаю. Смогу.

Он взял ее лицо в обе ладони, расцеловал в обе щеки, на которых опять объявились ямочки. Автообщественность, заметив это, одобрительно и завистливо загудела. Прорезался бойкий голосок:

– Им, москвичам, все можно!

– Скромнее, пацаны! – в полушутку гаркнул Смирнов. – А то вмиг всем нарисую вождение автотранспорта в нетрезвом виде!

Сейчас он пошутить соизволил, а вожжа под хвост попадет, возьмет да приделает лишение водительских прав на год. Энергично доедали рыцари дальних рейсов котлеты, энергично выметались на свежий воздух.

Ямочки не сходили со щек. Улыбаясь, Матильда сказала:

– Я вам премию за этот героический поступок выдам.

– Премии я люблю, – убежденно признался Смирнов. – Где она?

– Будет через час. Жабко звонил, что будет через час. Он ведь вам по-прежнему нужен?

– Спасибо, подружка. Но все-таки главное дело – Коммерция.

– Я сейчас буду звонить.

– А я Олега навещу. Боюсь, как бы, продрав глаза, чего-нибудь не сотворил.

Олег Торопов лежал на спине, до предела вытянув ноги и сложив руки на груди. Неподвижно глядел в потолок. Покойник покойником.

– Ты куда бутылку спрятал? – продолжая смотреть в потолок, поинтересовался покойник.

– За дверью в коридоре стоит, – буднично ответил Смирнов.

– Ты изощренный садист. Я бы даже сказал садомазохист. Ни себе, ни людям.

– Мне пока нельзя, а тебе не надо.

– А если бы я встал и ее нашел?

– Ты не мог встать. Ты лежишь и ждешь, когда принесут.

– А если бы ее выпили, что тогда? – слезно от подобной перспективы вопросил Олег.

– Группа на съемке. Некому ее выпить.

– Тогда наливай! – вскричал бард и энергично скинул ноги на пол. Не надо было ему это делать. Резкое движение всколыхнуло все, что в непорядке в ногах, в руках, в животе, в голове. Каркнув, как раненая ворона, он рухнул в исходное положение.

– Осторожнее, менестрель, – посоветовал Смирнов. – Второй день уже. Ты теперь не могучий молодой еще человек, а сосуд, который наполнять надо понемногу и с величайшей осторожностью. Но прежде чем я налью, ты ответишь мне на несколько вопросов, касающихся твоего визита к прокурору.

– Не хочу я об этом говорить, Саня, понимаешь?

– Тогда вообще не налью.

– И не наливай! – взъярился Олег и с большим трудом повернулся к стене. Все, вошел в гонористое тупое алкоголичное упрямство. Теперь только подходцами, подхалимажем, лестью и, по возможности, юмором.

– Может, и вправду еще поспишь, – мечтательно предложил Смирнов.

– Хрен я тебе посплю! – злорадно возразил Олег.

– Тогда просто полежи.

– Хрен я тебе полежу! – повторил Олег, не оборачиваясь.

– Что же будешь делать?

– Лежать и ждать, когда ты уйдешь.

– А потом?

– А потом встану, оденусь и пойду искать по свету.

– Где оскорбленному есть чувству уголок?

– Именно, – и, как ни боролся с собой, все же завершил Грибоедовым: – Карету мне, карету!

Все-таки четыре часа прошло. Может быть, и не сломается сразу, отдаст полчаса сознательных. Имело смысл попробовать. Смирнов возвратил, стараясь сделать это без стука, на стол утренний ассортимент, бесшумно принес из коридора «Посольскую», в которой перспективно колыхались неиспользованные две трети, сел за стол и длинно-длинно вздохнул.

– Ты – не вздыхай, ты – уходи, – сварливо посоветовал не видевший, что нечто волшебное сотворилось за его спиной, Олег.

– Кинь на меня прощальный взор.

– Ладно… Кину, – милостиво согласился бард и, постанывая, развернулся. Картина, представшая перед ним, привела его в умиление и заставила безмерно полюбить только что глубоко презираемого им милиционера: – Ты – маг, ты – Арутюн Акопян, ты – Кио, ты – старик Хоттабыч, а я – Волька ибн Алеша!

– Волька не пил, – поправил его любивший точность Смирнов.

– Если бы Хоттабыч ему такое выставил, он выпил бы, – убежденно заявил Олег и, стесняясь, предложил: – Разлей, а?

Смирнов разлил как положено: себе – сто, Торопову – пятьдесят. Олег поначалу не возражал против такого соотношения – выпить бы только – и с искаженным жалостью к себе, к менту и вселенной лицом наблюдал за подготовительным процессом. На этот раз он даже яблочко не сосал. Просто опрокинул пятьдесят, закрыл глаза и принялся ждать. Смирнов, приняв положенное, передними зубами, как заяц, кусал печеньице. Тоже ждал, окончания эксперимента ждал.