Анатолий Степанов - Деревянный самовар

Минут через пять Олег Торопов широко раскрыл свои выразительные серые глаза, которые так любили неистовые поклонницы его таланта, и осторожно, боясь спугнуть только что приобретенное, признался:

– Очень хорошо стало.

– Поговорим? – вкрадчиво спросил Смирнов.

– Поговорим, – красивым голосом согласился Олег. – Итак, я начинаю!

– Может, я начну?

– Что можешь ты сказать, слепой мент? Говорить буду я. Вчера мы с тобой были приглашены на праздник саранчи, и сами до некоторой степени уподобились ей: беспрерывно работали челюстями, жадно с прицелом на захват оглядывали не свое, распаляли в себе бесстыдный инстинкт размножения. Ты – добровольно ничего не видящий мент не замечаешь, не можешь, да и не хочешь замечать, как эта саранча бесконечной в ширину и глубину шеренгой медленно и неумолимо движется по нашей землей, уничтожая, перемалывая своими челюстями все живое, что попадается ей на пути. Некоторых, которые могут их в какой-то мере обезопасить или развлечь, вроде нас с тобой, дураков, они заманивают в свою шеренгу, остальных же – под корень. В живых остаются только те, кто ниже корня, – насекомые. Я не хочу жить среди насекомых, Саня! А шеренги идут, шеренги надвигаются, хрустят неутомимые челюсти, перемалывая все живое… Налей еще пятьдесят! Санек, не жидись.

– Налью, если ответишь на три мои вопроса.

– Отвечу, – сдался Олег.

Смирнов себе не наливал, отмерил ему пятьдесят. Олег их принял и незаметно для себя даже пожевал яблоко. После этой паузы Смирнов задал первый вопрос:

– О чем вы в тот вечер говорили с Владимиром Владимировичем?

– О саранче.

– Ты, сратый алкоголик, кончай тут немыслимые образы творить и пышными метафорами изъясняться. Ты мне, слепому менту, по-простому, по рабоче-крестьянски излагай, чтобы я понял и сделал свои, на муравьином уровне, выводы.

– Ну, о чем мы говорили? – вслух вспомнил Олег. Обрадовался, вспомнил: – Об архитектуре города Нахты. Весьма и весьма поучительная архитектура.

– Ты не отвлекайся, Олежек, ты по делу… – ласково посоветовал Смирнов.

– Как раз по делу, Санек! Взойди на горку, а их тут много, окинь взором скопление жилищ аборигенов, и тебе все сразу станет ясно, ибо ты в мгновенье обнаружишь обиталище саранчи. Боярские хоромы, помещичьи усадьбы, английские коттеджи, а вокруг черные-черные дома дореволюционной постройки среди сараюшек и гнилых заборов.

– Главная-то по твоей терминологии саранча в типовом многоквартирном доме проживает.

– Это временщики, Саня. Они здесь переживают свое низкое пока, как они считают, положение и ждут момента отличиться. Отличатся и сразу же – наверх.

В дверь кокетливо – азбукой Морзе – постучали.

– Твою мать! – негромко, но темпераментно выразился Смирнов.

Блондинка Вероника бесцеремонно распахнула дверь номера и, увидев мужское застолье, тут же плюхнулась на единственный свободный стул. Две девицы поскромнее остались в коридоре и, наблюдая через открытую дверь занимательное действо, нервно и стеснительно хихикали.

– А мне налить? – жеманно потребовала водки Вероника.

Смирнов глянул на свои часы, было четверть третьего, грубо заметил:

– Вам работать следовало бы, а не водку жрать.

– Вы – хам! – взвилась блондинка, но взвилась на месте, со стула не поднялась.

– Есть самую малость, – согласился Смирнов. Он-то поднялся: разговор с Олегом стопроцентно накрылся, а впереди – Жабко, а впереди – Коммерция.

– Можете не уходить, – милостливо разрешила Вероника. – В связи с самокритикой я Вас прощаю, – и девицам в коридоре: – Девочки, к нам, к нам!

Девочки к ним, а Смирнов – от них. Его никто не задерживал. Поймал, правда, при выходе собачий виноватый взгляд Олега, но в злобе никак не отреагировал на него. Если не считать, что с треском и грохотом захлопнул дверь номера.

Вот она, Нахта, вид с горы. Прав, во всем прав оказался запойный алкоголик и знаменитый бард Олег Торопов. Ряды черных гнилозубых старческих челюстей с редкими золотыми и фарфоровыми коронками – заставил-таки бард затрапезного подполковника милиции мыслить и ощущать жизнь метафорами. Неизвестно для чего Смирнов пересчитал чужеродные в гниющей пасти города щегольские коронки. Домов двадцать, двадцать пять – сбивался при счете. Пересчитал еще раз. Двадцать три. Теперь точно. Играющим мальчиком-попрыгунчиком сбежал с горы к закусочной. Хоть знал по разговорам, что Роберт Жабко жидковат, но не до такой же степени! Ростику не более метра шестидесяти пяти, а весу, если три пуда – то хорошо. Жабко сидел за столом, за которым с утра уже побывали Олег Торопов и Смирнов. Он сидел смирно, аккуратно ел котлеты. Стакан перед ним был пуст. Уже выпил, значит. Продолжая тупо, как корова, жевать, он неотрывно смотрел на Матильду. Вот ведь игра природы: именно такие шибзики влюбляются в Брунгильд. И часто Брунгильды отвечают взаимностью. Но не в данном случае. Матильда следила за Жабко с явно прочитываемой брезгливой жалостью.