Ирина Зарубина - Частный сыск

И он рассказал жене о хромом милиционере, о контейнерах, о белобрысом водителе черной «Волги», о его беспокойном поведении.

— А ты уверен, что это именно он? — Жена сложила листки и аккуратно засунула их в папку. Теперь она слушала мужа внимательно.

— Что я, сумасшедший? И телефон сотовый… Но самое странное — эти контейнеры. Получается, что самолет вылетел из Москвы и…

— …и с тем же грузом вернулся в Москву, ты это уже говорил. — Катюша задумчиво поскребла подбородок. — Обычное дело.

— Как это?

— Ох, Гриш, чего здесь только не бывает, что здесь только не прокручивается. Люди деньги делают.

— Но как? Как, ты объясни?

— А я знаю? Знала бы, мы бы тебе давно кожаное пальто купили.

— И тебе шубу, — улыбнулся Григорий.

— И мне шубу, — вздохнула Катюша.

Пробка рассосалась. Какое-то время ехали молча.

— А если расследование провести? — вдруг всполошился Чернов.

— А ты умеешь?

— Нет. Но почему бы не попробовать? Когда-то же надо начинать.

— Ты серьезно? — испуганно проговорила Катя.

— Вполне. Хоть делом займусь.

— И я тоже серьезно. — Катюша сильно сжала его колено. — Прошу тебя, держись от этой грязи подальше. Не лезь, куда не следует. На свою голову… И на мою…

— Что, кто-то уже обжигался? — настороженно спросил Чернов.

— Не знаю, Гриш, но слухи нехорошие ходят. Там же миллионы, миллиарды… Сунешься — им стоит только дунуть, как пушинка улетишь. Обещай мне.

— Все обдумать надо, Катюш…

— Обещай! — Она сжимала его колено все сильнее. Чернов даже поморщился.

— Ладно-ладно, честное пионерское… — Кажется, Катя осталась недовольна ответом. Чернову подумалось, что настал подходящий момент. — Слушай, возьмем собаку, а? Хорошая собака, породистая. Почти. Пропадет же…

— В принципе не возражаю, — как-то легко ответила Катюша. — Это ты про Глашку?

— Ага.

— А щенков куда?

— Пристроим. Делов-то.

— Хм… А почему нет?

И у Григория резко поднялось настроение.

Екатерина Чернова смотрела в окно. Она думала о чем-то веселом, должно быть, потому что лицо было просветленным.

Впрочем, у людей часто бывает — мысли добрые, а глаза злые, и наоборот.

Антоша опять не расслышал дверного звонка, лежал на диване и кайфовал под «Нирвану». Оболтус, ничего не хочет. Ни-че-го. Прямо как животное. Давеча классная руководительница пришла и уже без всяких там намеков заявила, что, дескать, не видать Антону аттестата, в лучшем случае справкой отделается. А ведь до выпускных экзаменов какие-то две недели… Что делать? Чернов-старший голову сломал. Но главное, долгие нравоучительные беседы никак не могли наставить сыночка на путь праведный.

Они уже выкроили из скромного семейного бюджета огромные деньжищи на подарки учителям. Без подарков не обойтись. Но школа — это начало. Дальше будет институт…

Пока Катюша разогревала ужин (все-таки советская женщина может вынести любые нагрузки — не русская, а именно советская), Григорий ополоснулся под душем, после чего причесался и напялил старенький махровый халат. Привычка. После ванной только в халате.

Он даже не успел порог спальни переступить, как почувствовал тревогу в сердце. Нет, не тревогу, а едва уловимое беспокойство. Его взгляд заметался по комнате. Что? Где? И вскоре Чернов обнаружил причину своего беспокойства: на серванте — небольшой просвет в тесном ряду позолоченных кубков…

И, в момент обессилев, Чернов повалился на кровать.

Это было страшно и обидно. Будто получил удар в спину. И от кого? От родного, близкого человека…

Исчезли два кубка. Оба за первое место (впрочем, иных и не было). «Карловы Вары-73» и «Копенгаген-86». Турниры не очень значимые, но все же… Григорий помнил каждую свою победу до мельчайшей детали, до состояния души. В Карловых Варах оторвались от второго места всего на четыре очка. Накрапывал мелкий дождик, парил в пасмурном небе желто-зеленый воздушный шар, и чуть подташнивало… А вот в Монреале преимущество было подавляющим, просто до неприличия. А на завтрак подали тосты, джем и ананасовый йогурт. И салфеточки в ресторане той гостиницы были розовые, с цветочками…

— Антон! — Выпучив глаза, Чернов чуть не выбил дверь в коридор. — Иди сюда, мерзавец! Иди сюда! Где ты, гад? Какой же ты гад!

«Избить до полусмерти! Разорвать на куски! Неужели так и не понял? Это же самое дорогое, что только может быть на белом свете! Все он понял! Все! И сделал назло, чтоб побольней, чтоб до инфаркта!»

Сын даже не покраснел, его не испугала и отцовская рука, занесенная над головой. Он медленно стянул с головы наушники и с каким-то убийственным равнодушием сказал: