Ирина Зарубина - Частный сыск

Накануне прошел ливень, однако с утра в небе не было ни облачка и солнце было похоже на раскаленную добела сковороду.

Тропический лес задыхался от жары и духоты, и все вокруг — и тяжелые изумрудные листья, и мохнатые стволы пальм, и раскидистые папоротники, и бурые мшистые растения в низинах, — все было покрыто болезненной липкой испариной.

Одичавшая собака лежала в тени густого кустарника и хрипло дышала, вывалив язык. Даже болезненные укусы ядовитых насекомых не могли теперь заставить ее пошевелиться…

Это было похоже на возвращение грозы, но небо по-прежнему оставалось чистым.

Собака задрала вверх морду.

Гул приближался, и, словно вторя ему, качнулись и затрепетали огромные пальмовые листья.

Собака услышала, как задрожали ветви кустарника и даже мшистая земля. Поджав хвост, несчастное животное вскочило, недоуменно озираясь по сторонам.

Небесный рев стал невыносим: казалось, уже все вокруг налилось свинцом, задавленное тяжестью этого могучего, страшного, незнакомого звука.

В пальмовых листьях заметались вспугнутые птицы. Огромная черная тень внезапно закрыла небо и солнце, и обезумевшая собака отпрыгнула в сторону, ища спасения.

Земля содрогнулась, но в следующее мгновение тень пронеслась мимо, и гул стал удаляться столь же стремительно, как за несколько мгновений до того нарастал и креп.

Дрожа, собака глядела вверх, будто не веря в собственное спасение.

Мрачная, неуклюжая птица гигантских размеров промелькнула в просветах между деревьями и скрылась за горизонтом…

— Ты что, сошел с ума?… Он сошел с ума! Он нас погубит когда-нибудь, к чертовой матери!.. — кричал человек в милицейской форме, возникнув на пороге пилотской кабины.

Капитан корабля невозмутимо глядел перед собой, на простирающийся внизу пейзаж. Навстречу несся сплошной зеленый ковер, который образовывали купы деревьев тропического леса. Ни единого просвета, ни единой прогалинки.

Второй пилот и бортмеханик переглянулись, и бортмеханик незаметно сделал знак вошедшему: мол, тихо, сейчас не надо кричать, опасно.

Человек в милицейской форме сплюнул сквозь зубы и скрылся за дверью.

Через минуту бортмеханик выглянул к нему в салон и, поманив пальцем, сообщил:

— Вышли на нужный курс. Через десять минут будем на месте.

— Так бы сразу! — недовольно буркнул человек в форме.

Несколько мужчин (тоже в форме, как полагается), сидевшие в салоне, мрачно кивнули, а один удовлетворенно присвистнул.

Было видно, что всем им надоело затянувшееся воздушное путешествие, к тому же едва не закончившееся плачевно.

Машина накренилась на левый борт.

— Ух! — улыбнулся бортмеханик. — Кажется, заходим на посадку.

Самолет снижался.

Сквозь смотровое стекло кабины пилотов можно было увидеть едва заметный коричневатый штрих на зеленом ковре джунглей. И штрих этот стремительно приближался, подтягиваясь под крыло самолета и увеличиваясь в размерах.

Стрелки на приборной доске бешено прыгали.

— Надо предупредить, чтоб пристегнули ремни, — вспомнил второй пилот.

Командир поглядел на него тяжелым взглядом и произнес одно слово:

— Обойдутся.

Самолет вздрогнул всем корпусом: это раскрылись створки, выпускающие шасси.

— Осторожно! — против воли вскрикнул бортмеханик, указывая куда-то вперед.

В следующее мгновение брюхом самолет задел верхушку пальмы, раздался скрежет.

— Садимся, — как ни в чем не бывало объявил командир.

Внезапно лес расступился, и длинная просторная просека открылась перед смотровым стеклом.

— Аэропорт Кеннеди, твою мать, — буркнул командир, и колеса шасси тяжело ударились оземь.

— Включаю реверс, — сообщил второй пилот.

Моторы взревели, мчащийся по прогалине самолет начал замедлять бег.

Бортмеханик отер со лба испарину и подумал: «Чтобы я еще раз… когда-нибудь… да ни за какие деньги!..»

Посадка была совершена.

Хлопнула дверь, и вновь на пороге кабины возник человек в форме. Надо понимать, он был здесь главным распорядителем.

— Моторы не глушить! — сказал он. — Передаем груз, забираем свой и немедленно взлетаем.

Нервно потирая ладони, распорядитель спрыгнул на еще влажную землю и огляделся.

Ни души.

Тропический лес жил своей особенной, таинственной жизнью, потревоженной гулом двигателей, но теперь возвращающейся в прежнее состояние. Пальмы размеренно покачивали огромными слоновьими листьями.