Андрей Зайцев - Остановившиеся часы

Асташев открыл глаза и приподнялся на локтях. Полуденное солнце застыло в небе прямо над ним. Моторная лодка кружила в заливе. Сидевшие в ней двое парней как будто высматривали кого-то. Асташев стряхнул ладонью песок со щеки и поднялся, шагнув к воде. В глазах рябило, он словно еще слышал этот жуткий шепот. Войдя в воду, Асташев несколько раз ополоснул лицо, чувствуя, как приходит в себя. Моторка вышла из залива, скрываясь из виду.

Асташев, сложив руки, нырнул и, почти касаясь дна, плыл, уходя все глубже и глубже, пока ему хватало воздуха. Дна он уже не достигал, здесь была яма и, перевернувшись, начал подниматься наверх. К нему вдруг пришло старое хорошо знакомое ощущение того, что он не сможет вынырнуть; рот инстинктивно откроется, в слепом гибельном движении глотая речную воду. Он вспомнил, как один его приятель в Москве, занимавшийся подводным плаванием, рассказывал о трех последних метрах перед поверхностью, которые должен пройти аквалангист, поднимающийся с приличной глубины. Эти метры заключают в себе нечто большее, чем все предыдущие. Самое трудное — удачно преодолеть эти три метра, иначе… Впрочем, для профессионала это не имеет особого значения, все дело в привычке и степени тренированности. Но у него нет сейчас акваланга за плечами и ему не грозит разность давлений и кессонная болезнь. Для него все свелось к борьбе того, что он хочет, и того, что сможет. Он вынырнул, вдохнув полной грудью, и даже попытался улыбнуться тому секундному бреду, который внезапно настигает человека в критической ситуации и также быстро отпускает. Он плавал в заливе, время от времени ловя себя на мысли о том, что как будто хочет что-то проверить, что-то разрешить, то, что, возможно, не удалось ему раньше?

Накупавшись, выбрался на берег, устало лег в песок. С непривычки ломило тело. Он слишком резво начал свою встречу с рекой, словно пытаясь доказать, что он не чужак здесь. Ему показалось, что он слышит чьи-то легкие шаги. Но не повернул голову, продолжая прислушиваться. Шаги приближались. Скосив глаза, увидел, как на песок упала тень… Быстрый поворот головы. Рядом с ним стояла та брюнетка, которую он видел в костюме Евы.

— Извините… — она с легким прищуром смотрела на него, как бы мысленно спрашивая: вот, значит, каков ты?.. — У вас не найдется две-три сигареты… так получилось, что наши упали с сумкой в воду… Евгений пытается их сушить, но, сами понимаете, когда это…

— Да, да, конечно, — кивнул Асташев, словно очнувшись ото сна. — Сейчас…

Он потянулся к своей рубашке, чувствуя на себе пристальный взгляд женщины и снова вдруг подумал, что она не могла не заметить его присутствия тогда… Достав пачку, высыпал несколько сигарет в ладонь и протянул брюнетке.

— Спасибо… — она взяла сигареты, не спешила уходить, как будто чего-то ждала. — А вы здесь один?

— Как видите, — он наконец взглянул снизу ей в глаза и снова почувствовал неприкрытое внимание к себе, не вполне объяснимое, если учесть, что женщина здесь была не одна.

— А мы с вами не могли нигде встречаться? — спросила напрямик брюнетка.

— Вряд ли… — не очень уверенно ответил Асташев, скользнув взглядом по очертаниям ее тела. Ее красивые ноги находились совсем близко от него, и он чувствовал некую неопределенность ситуации, смущавшую его.

— Точно? — женщина улыбнулась загадочно, словно что-то проверяла про себя, какую-то давнюю, полузабытую историю, к которой он мог иметь отношение.

И это ощущение передалось ему. Ведь он был здесь инкогнито, по крайней мере, ему так это виделось, но инкогнито не совсем чужой и незнакомый. Его могли узнавать и в этом не могло быть ничего странного. Дело было совсем в другом. Он отвык от этих мест, и ему все время приходилось как бы заново примерять старые одежды. Первый раз это случилось с ним, когда он ушел в армию. Тогда-то он и почувствовал как-то остро, что у жизни бывает несколько измерений. И переходя из одного в другое, ты что-то безвозвратно теряешь. Вернуть это невозможно, а порой это даже и гибельно для тебя… Второй раз он уезжал из этих мест в Москву. И нового возвращения уже не могло быть. Он это понял осенним ненастным вечером, бродя по улицам еще неизвестного ему города. Сумерки, быстро превратившиеся в ночь, смесь чего-то привычного, скучного и вместе разъедаемого особой грустью, в которой было сожаление о чем-то почти нереальном, опьянение в постоянном движении, лица, приходящие из разных времен, ожидание какой-то жуткой перемены в жизни, трамвайные звонки, стон проводов от ветра, мелкий дождь, уныние прохожих, напоминание о ночных кошмарах, дым сигареты и картинно-красивое, как у куклы, лицо двадцатилетней проститутки, мелочь, просыпанная на мостовую, чье-то бормотание, всхлип, мнимость пробуждения, зеркала вместо оконных стекол, смутное узнавание собственного лица где-то в окне второго этажа, падение и боль, о которой только знаешь, еще не чувствуя ее… Эта изощренная фантасмагория чужого города, томление неизвестностью собственной судьбы и только смутное угадывание в освещенной бледным искусственным светом многоликой толпе какого-то пока невидимого искушения……У памятника Пушкину, напротив кинотеатра «Россия», его схватил за руку хромой небритый старик с перекошенным от долгого пьянства лицом… Ты парень — не промах! Ритка о тебе говорила… Пойдем со мной…