Андрей Зайцев - Остановившиеся часы

Поднявшись с постели, он босиком прошел к окну, разглядывая сквозь зеленую листву винограда притихший сад, синюю полоску неба и деревянный потемневший от времени забор. Где-то в проулке затарахтел мотоцикл, разорвав пелену беззвучия. Этот маленький мир, живущий по своим законам, медленно принимал его в себя.

Подойдя к маленькому столику, на котором лежали его ручные часы, глянул на циферблат. Половина девятого. Сейчас в офисе Третьяков пьет свой любимый бразильский кофе и гадает, куда подался Асташев? Часиков в девять позвонит Мари, слегка удивленная его вчерашним отсутствием. Ей вежливо пояснят, что он в отпуске. Третьяков с убийственной иронией начнет рассуждать о том, что Асташев нашел себе новую любовницу и покатил с ней в Европу. Куда-нибудь на Балеарские острова. Или, в крайнем случав, в Париж.

Асташев чувствовал легкую тошноту после вчерашней выпивки с Петром Александровичем и Виктором, его сыном, двоюродным братом Асташева. Мать Виктора, тетя Люба, была младшей сестрой его матери, умершей несколько лет назад. Последний раз Асташев приезжал в город где-то спустя год после ее смерти, занимаясь продажей квартиры. Но тот приезд был сумбурным, нервным и запомнился лишь тягостной суетой, непрерывными дождями, и ощущением внезапного одиночества.

За дверью послышались шаги. Асташев угадал. Это был Петр Александрович.

— Как спалось, Сережа?

— С добрым утром, Петр Александрович. Ничего, нормально…

— А я тут пивка принес. Люба нам салат оставила. И колбаса есть. Подходи…

— Да, сейчас. Хочу душ принять…

— Дело хорошее, — одобрил Петр Александрович. — Там и мыло, и мочалка, и полотенце есть…

Петр Александрович, крупный, мало поседевший мужчина, уже отработавший свое в горячих цехах, и сейчас на пенсии, занимался только собственным садовым участком. Тетя Люба вышла на пенсию в прошлом году, но еще продолжала работать. По ее словам, надеялась еще годика два потянуть, а там уж как придется. В нынешней жизни разобраться трудно и лучше не загадывать на будущее. С этим утверждением Асташев был вполне согласен. После учебы в московском институте сумел зацепиться, женившись на москвичке. Но в прошлом году развелись. Долгие размены привели к тому, что у него осталась однокомнатная квартирка в Солнцево. И это его устраивало. Бывшая жена очень скоро вышла замуж за чеха и укатила с дочкой в Прагу. По слухам, доходившим до него, жили они там даже по европейским меркам неплохо, чех имел собственный бизнес и даже выходил с товаром на экспорт.

«Чтоб нам так жить», — усмехнулся про себя Асташев, выйдя в сад и проходя по бетонированной дорожке к душу, деревянная коробка которого располагалась в углу двора.

Холодные струи приятно освежали тело. Он стоял, закрыв глаза, чувствуя, как проходит легкая боль в висках и медленно исчезает комок тошноты под солнечным сплетением. Разговора с Мари не избежать. Никак. И, мысленно представляя себе подробности этой беседы, он пытался отыскать ту единственно верную фразу, которая сразу позволит перевести тягостные объяснения в нужное русло. Мари очень самолюбива и такой промах может не простить. Он слишком хорошо успел узнать ее характер. Самое трудное для него заключалось в том, что он приехал сюда для молчания. Как те монахи-схимники, уходившие в глухие, заброшенные места. Он не монах, но потребность в молчании у него ничуть не меньше. Но как это объяснить Марине? Значит, нужно придумывать правдоподобную легенду, которая могла бы ее устроить. Первое, что приходит в голову в таких случаях, — это мнимая болезнь родственника. Или что-то в этом роде. Честное слово, ему не хотелось плести сложную паутину лжи, от которой самому станет противно. Но как бы там ни было, он что-то обязан сообразить. Если, конечно, надеется и дальше встречаться с Мари…

Если, конечно. Странное дело, едва подумав об этом, он ощутил, что внутри него шевельнулось нечто похожее на равнодушие. Возможно, причина совсем не в этом. Он казался себе уставшим, очень уставшим. Как человек, долгое время проведший в пустыне. Усмешка тронула уголки его мокрых губ. Аллегория получалась довольно злой. Ведь пустыней он называл большой каменный город. Мегаполис, как сказал бы пьяный Третьяков.

«Послушай, мы в этом мегаполисе, как в запутанной норе земляного зверя…» — бормотал Третьяков после того, как они уговорили две бутылки водки на двоих за какой-нибудь час с небольшим, сидя у того на даче в во. Осталось непонятным только одно: какого земляного зверя имел в виду Третьяков?