Андрей Зайцев - Остановившиеся часы

— Ты хочешь ненавидеть…

— Нет, — убеждал он ее. — Совсем нет.

— Тебе хочется этого больше всего на свете, — упрямо повторила Таня, и он вдруг понял, что она пьяна гораздо больше, чем это выглядит.

В пинкфлойдовский мотив вплелось что-то незнакомое, отдаленно напоминающее стук колес поезда, идущего где-то за несколько километров отсюда. Он прижал пальцы к вискам, будто хотел успокоить еще не появившуюся боль.

— Вадим изменял мне, слышишь, изменял?.. — она кричала сквозь тонкую невидимую перегородку, слова доходили до него с опозданием, как слабое эхо. — Он и тогда был с ней… Судьбу не обманешь…

— Она осталась жива?

— Да, да. Жива, — она в чем-то хотела убедить себя, сейчас, спустя столько лет. — Но жива ли она?

Поезд приближался. И боль в висках, которую он ждал, наконец появилась. Колеса далекого поезда превращались в капли дождя, забарабанившего по стеклам окон. Асташев почувствовал, что стрелки часов где-то над ним могут внезапно остановиться, просто так, без всякой причины. Таня, пьяно бормочущая о своих переживаниях, стала совсем чужой для него. Лица, лица… остаются где-то позади, и нельзя наверняка сказать, сможешь ли ты узнать хоть одно из них?

— Я пойду, — он поднялся, посмотрев в окно.

— Уже уходишь? — она пыталась поймать его взгляд, но тщетно.

Асташев осознал, что еще одной загадки не существует. — Ты еще зайдешь? — она искала слова, наверное, инстинктивно стараясь избежать ощущения прощания. Мостик, хрупкий мостик, который они перекинули друг другу, обрывался на глазах, и в этом не было ничьей вины……

Он вышел на улицу, раскрыв зонтик. Пройдя несколько шагов, безотчетно оглянулся назад, на окна первого этажа. И тут ему почудилось, что из самого ближнего к подъезду окна на него смотрел Рогозин, неподвижный как истукан, с немигающим, как у змеи, взглядом, он почему-то был похож на высохшую от времени египетскую мумию. Асташев живо представил себе, как будет выглядеть Рогозин-старик. Идя вдоль забора, Асташев, повинуясь какому-то мучительному чувству, оглянулся еще раз… Вместо Рагозина на него смотрел мертвый Стрекот и улыбался.

Дождь пошел сильнее, начиная напоминать тропический ливень. В таких случаях зонтик мало чем поможет. Он насквозь промок. Туфли, разбухшие от воды, хлюпали по дороге. Когда он пришел к Савельевым, первым делом сменил одежду, напился горячего чая и ушел к себе, на веранду. Там, включив настольную лампу, он улегся поверх одеяла, заложив руки за голову и уставившись в потолок. В доме было тихо. Спустя какое-то время он услышал, как тетя Люба, пришедшая с работы, занялась шитьем на швейной машинке в соседней комнате. Стук машинки убаюкивал, он чувствовал, что его слегка знобит. Сон набегал рывками, как морская волна… Ему снилось, что он оказался в лодке посреди большого водного пространства… Лодка попала в водоворот, и ее раскручивало вокруг некой невидимой оси, все сильнее и сильнее…… Он пытался что-то сделать, но все его усилия были напрасны… Потом он испытал невероятное чувство рассыпания себя на мелкие частички… Смерч как будто прошел сквозь его тело, накручиваясь, как нитка на иголку.

Где-то наверху стукнула дверь. Через разорванную пелену сна он услышал голос Петра Александровича, вроде пришедшего с улицы.

— Дождь кончился.

— Передавали, что и завтра будет, — сказала тетя Люба, перестав шить на машинке.

— Этот дождь — как напасть, начнет лить — не остановишь… То в жаре задыхались, то теперь вот…

— А чего же? Оно и лучше, дышать легче стало, — не соглашалась с мнением мужа тетя Люба. — Мне эта жара…

Асташев лежал, слушая их через тонкую стенку и чувствуя, что озноб еще не прошел, злился на себя — болеть летом…

— Люба… а ты знала Логинова? У него дом на другой стороне, недалеко от дороги?

— Ну кто же его не знает?

— Так он утонул, пьяный на лодке перевернулся… Мне сейчас Гурин сказал.

— Да ты что?

— Да вот, водолазы, говорит, ищут… — Петр Александрович словно извинялся.

— Так у него дочь, по-моему, есть… осталась теперь, и мальчик от другой, — по-женски рассуждала тетя Люба. — Вот оно… не было пути у него, все водка довела, они все оттуда такие…

Они говорили о чем-то еще, но Асташев дальше уже не слушал. Он лежал с закрытыми глазами и пытался вернуться назад, туда, где было начало, будто там он не во всем разобрался и кто-то мог помочь ему в этом. Он чувствовал, как что-то хрупкое замерло рядом с ним, и шевельнуться нельзя, заденешь ненароком — пожалеешь, рассыплется — не соберешь. Он не мог понять — где же оно, начало? И есть ли оно? Искал тонкую нить, связывающую его со всем тем, и не находил…