Владимир Евдокимов - Забытый берег

— У меня знакомая работала преподавателем, — тихо продолжил Зенков, — на кафедре. И вот заведующая, солидная женщина за пятьдесят, выжила коллегу. Он был хороший преподаватель, студенты его любили. Вот и причина. Он пропустил момент, когда эта баба начала атаку. И пришлось ему искать другое место работы. Знакомая в панике — как ей-то быть? И я посоветовал ей подарить заведующей Евангелие. Сам же и купил. Издание хорошее — шрифт крупный, ссылки на параллельные места в канонических текстах… Подарила. А дальше, говорю, жди реакции. Месяца через полтора случайно увидела она это Евангелие в кабинете заведующей, а на переплёте — след от мокрого бокала: она его вместо блюдечка использовала, когда чай пила. Мебель берегла. Это не лечится, да и как объяснить? Знакомая это поняла и тихо уволилась.

— А если она атеистка? Что для неё Евангелие?

Так я ответил, а только потом понял, что Зенков втягивал меня в разговор. У него была продуманная цель, на пути её достижения мне назначалась роль, а я всё силился сообразить: что же ему надо-то, если он деньги не берёт? Кто он? Я даже не сразу усвоил, что он изменил обращение и вместо «Вячеслав Петрович» стал называть меня «Аксёнов».

— Нет, Аксёнов, как и большинство интеллигентных людей, она не атеистка. Атеисты так же, как и верующие, признают существование Бога. Только верующие считают, что Бог существует над миром, над нами, а атеисты считают, что Бога придумали люди, чтобы жить было понятнее. Ещё есть неверующие или, как говорят церковники, на пути к Богу. Эти сомневаются, а значит, интересуются. Но есть и четвёртая категория — деревянные люди. Совесть, нравственность, мера вещей, высшая сила — это не для них. Они вообще не понимают, что это такое — Бог. Они руководствуются животными инстинктами, но, в отличие от животных, края не знают. То есть они не животные уже, но их и людьми-то трудно назвать, хотя внешне они, конечно, люди, иногда привлекательные. Особенность нашего времени — деревянных людей становится больше. Вы замечали, Аксёнов? Вы ведь вращаетесь в интеллектуальном мире…

— Не надо иронизировать, Володя. В интеллектуальном мире очень много порядочных людей.

Я сказал эти слова из духа противоречия, не думая, но сразу же осёкся. Я — порядочный человек?

— Бывают, но редко. — Зенков хмыкнул. — А меня звать Владимир. И только так.

— И… что? — Мне стало неприятно, потому что возражать-то я не мог.

— По мере количественного роста интеллигенции происходит моральная деградация человечества. Вы закуривайте, Аксёнов.

Закурить я хотел давно, но терпел, и сейчас надо было потерпеть, но я послушно закурил.

— Если вам не удалось достичь желаемого, это не значит, что те, кто поднялся выше вас, умственно недоразвитые подлецы!

Заснеженная котловина пруда выглядела чистой, только от голого куста к днищу тянулась глубокая талая полоса. Из глубины парка бежал человек в ярко-красном спортивном костюме, старательно и не спеша. Вот он приблизился, поравнялся, стало видно, что ему за пятьдесят, он улыбнулся и продолжил неторопливый бег.

Я затянулся сигаретой и стал смотреть ему вслед.

Зенков меня раздражал, и я запальчиво хотел показать ему, кто он и кто я. Чтобы он понимал разницу между нами. Чтобы он… не зарывался! Хотя в моём положении это было абсурдом.

— Вы ещё молодой человек, — сказал я, — и должны…

— Повернитесь ко мне, пожалуйста!

Удивившись, я развернулся лицом к Зенкову, оказавшись спиной к пруду, и в тот же миг ощутил резкий тычок в лоб. Я опрокинулся навзничь и гладко съехал вниз, по откосу.

— Вы… меня… вы… я… — Я глупо повторял эти местоимения и не верил, что меня можно вот так — бить.

Нелепо шевеля руками и ногами, я поднялся и, изумлённо глядя снизу вверх, сглотнул.

— Да я… да… как вы смеете!

— Трудно беседовать с интеллигентными людьми, — вздохнул Зенков, — да ведь люди не такие, какие хочется, а такие, какие есть, и с ними надо разговаривать на доступном им языке. Интеллигент понимает грубую силу. Так что вы, Аксёнов, не стесняйтесь: почувствовали упёртость — скажите прямо: хочу в лоб. Я бью аккуратно, больно, следов не будет, а мозг прояснится.

— Вы не смеете! — Это я сказал по инерции, хотя в словах Зенкова о понятиях интеллигента была своя жлобская логика. — Я же…

Шагнув вниз, Зенков повторил удар. И на этот раз я опрокинулся навзничь, но подниматься уже не торопился.

— И высоко же вы взлетели? — спросил Зенков. Он смотрел на меня сверху, свысока, но ни злорадства, ни превосходства не было в его лице, только сожаление.