Эмили Локхарт - Настоящая ложь

– Приятно познакомиться. Я – Лита Крушала.

– Гринбрайар, пионер женского образования, ведет свою историю с 1926 года, – завела знакомую пластинку Макинтош. – Мы занимаем три великолепных особняка, которые прежде были частными владениями. Здания являются достопримечательностью, и среди наших спонсоров – благотворители и активисты движения за образование для девочек.

– Так это школа только для девочек?

Макинтош протянула Джул черный фартук с оборками.

– Исследования показывают, что в школах с раздельным обучением девочки изучают более продвинутые курсы, как, например, передовая наука. Они меньше отвлекаются на внешний вид, проявляют состязательность и имеют более высокую самооценку. – Она говорила так, словно толкала давно заученную речь. – Сегодня мы ожидаем сотни гостей, которые соберутся на музыкальный концерт и фуршет. Потом мы пригласим всех на обед в салоны на третьем этаже. – Макинтош провела Джул в зал, где уже стояли большие столы, накрытые белыми скатертями. – Девочки приходят сюда на собрания по понедельникам и пятницам, а в середине недели здесь проходят занятия йогой, или выступают приглашенные лекторы.

Стены зала украшали произведения живописи. В воздухе стоял сильный запах полироли для мебели. С потолка свисали три люстры, в углу стоял рояль. Даже не верилось, что в такое роскошное помещение приходили учиться.

Макинтош представила Джул старшему официанту, и Джул снова назвалась Литой. Она надела фартук поверх платья. Официант поручил ей складывать салфетки, но, стоило ему отвернуться, как Джул прошмыгнула в коридор и заглянула в один из классов.

По всему периметру тянулись книжные полки. Возле одной стены стояла интерактивная доска, у стены напротив – ряд компьютерных столов, но от обстановки центральной части комнаты веяло нафталином. На полу лежал роскошный красный ковер. Тяжелые стулья окружали большой старинный стол. На доске осталась запись, сделанная учителем:

Вольное изложение, 10 минут:

«Важно уметь в любой момент пожертвовать тем, кто мы есть, ради того, кем мы можем стать».

Шарль дю Бо [77] Дю Бо, Шарль (1882–1939) – французский литературовед, эссеист и критик

Джул коснулась края стола. Она подумала, что выбрала бы вон тот стул. Это стало бы ее обычным местом, спиной к окну и лицом к двери. Она бы спорила с другими ученицами, обсуждая цитату Дю Бо. Учительница, женщина в черном, нависала бы над схваткой, не угрожая, но вдохновляя. Она бы культивировала в них желание преуспеть и отличиться. Она бы верила, что за ее девочками – будущее.

Послышался кашель. Старший официант выразительно посмотрел на Джул и указал на дверь. Джул последовала за ним, возвращаясь к груде салфеток.

В зал, запыхавшись, вбежал суетливый пианист – тощий, рыжий, белолицый и веснушчатый. Кисти рук торчали из коротковатых рукавов пиджака. Он раскрыл ноты, с минуту порылся в телефоне, а потом заиграл. Музыка цепляла – колкая, нервная и очень стильная. В зале тотчас воцарилась праздничная атмосфера, как будто веселье уже началось. Управившись с салфетками, Джул подошла к пианисту.

– Что это за мелодия?

– Гершвин, – с презрением произнес пианист. – Этот обед проходит под Гершвина. Люди с деньгами обожают Гершвина.

– А вы – нет?

Он пожал плечами, продолжая играть.

– Это позволяет оплачивать аренду.

– Я думала, что на рояле играют те, кто уже при деньгах.

– Чаще всего мы по уши в долгах.

– Так кто такой Гершвин?

– Кто был Гершвин? – Пианист прервал мелодию и начал наигрывать что-то другое. Джул смотрела, как его пальцы бегают по клавишам, и вдруг узнала песню. Летняя пора, и жизнь стала легче … [78] Ария из оперы Джорджа Гершвина «Порги и Бесс» (1935)

– Эту я знаю, – воскликнула она. – А он что, умер?

– Давным-давно. Это композитор двадцатых-тридцатых годов прошлого века. Иммигрант в первом поколении; его отец был сапожником. Начинал он на сцене еврейского театра, сочинял джазовые песенки для быстрого заработка, потом музыку для кино. Позже увлекся классической музыкой и оперой. В общем, стал композитором высокого класса, хотя вышел из самых низов.

Джул подумала о том, какое это счастье – уметь играть на музыкальном инструменте. Что бы с тобой ни случилось в жизни, ты можешь посмотреть на свои руки и сказать себе: «Я играю на пианино». И это сознание, как и твой дар, всегда с тобой.

До нее вдруг дошло, что это сродни умению драться. Или имитировать акценты. Эти таланты заключены в твоем теле. Они плоть от плоти твои и никогда тебя не покинут, независимо от того, как ты выглядишь, кто тебя любит или ненавидит.