Валерий Воскобойников - Татуировка

— Идиотка! — не сдержалась Ника.

— Почему? — удивился он. — Я же сказал: банальная история.

— Ну уж нет! Изменить лучшему в мире мужчине — это не банальная история! Для меня такое просто невозможно!

Он рассмеялся, прикоснувшись губами к ее затылку.

Нет, она не верила в свое счастье. Даже когда она лежала, положив ему голову на грудь, а он говорил ей о своей любви, об их будущей жизни, Ника знала: этому не бывать. Но все же слушала, сладко мечтала вместе с ним. Лишь иногда пробовала слабо возразить:

— Ну кем я там буду?! Тут я заслуженная артистка. А там? Пустое место? А я, между прочим, звезда.

— Конечно, — соглашался он. — Ты и там будешь моей звездой.

— Не слишком ли много звезд в одном помещении? А потом?

— Что — потом? — переспрашивал он.

Но она пугалась и не продолжала этот разговор. Миллионы женщин каждый день сходятся с миллионами мужчин и слышат от них слова о вечной любви. Но только что от этого остается уже через несколько лет?

Ника прыгала от радости, когда услышала по радио, что тот самый просвещенный шейх решил создать на своей земле музей европейских искусств и закупил на десять миллионов картины и скульптуры Антона.

— Подожди, девочка, подожди, — остановил ее Антон, — откуда ты это взяла?

— Из кухни! Только что сказали на кухне! — ликовала она.

— Десять миллионов чего? Долларов или рублей? Если рублей — в это еще можно поверить. А долларов — маловероятно.

Антон принялся тут же звонить в Шампань. К телефону никто не подошел. Тогда он позвонил в Париж своему адвокату, получил подтверждение и, положив трубку, сказал неожиданно серьезно, почти трагическим голосом:

— Все правда. В долларах.

Она слабо представляла, что за работы он хранил в Шампани, и спросила:

— Это мало или много?

— Как тебе сказать? Я-то все равно считаю, что мало, однако столько мне бы никто сегодня не дал. Но главное — работы уйдут, и у меня их больше никогда не будет.

Уже были взяты билеты. Но Ника не решалась идти к директору с разговором об отъезде. К тому же Аркадий, узнав о крушении их номера, мог бы силой ее куда-нибудь запереть. Он ведь постоянно уговаривал ее вернуться.

— Слышь! — убеждал он. — Ну дурак я был! Но раньше-то что, тебе со мной плохо было? Хочешь, на колени встану? Или Клавке при всех в морду плюну? Куда уходишь-то, хоть скажи?

Прекрасный марсианин решил увезти на далекую планету земную карлицу. Он пел ей песни о своей любви, и она в них поверила. Но хеппи-энда не произошло. В тот день все как-то не задалось с самого утра.

Утром Антон собрал всех двенадцать парней и привез своего учителя — старика-художника. В середину он встал сам.

Парни стояли в плавках и ухмылялись. Святые апостолы смотрели с их тел на мир огромными печальными глазами, словно понимали, сколько горя и боли придется вынести каждому из них вместе с отданным им в науку человечеством, пока это самое человечество учится жить по заповедям, которые принес им Учитель. Пока парни делали лица подобающими моменту, серьезными, Ника вручила старику снимок всей этой композиции, который она сделала накануне. Она понимала, что участвует в историческом моменте — ведь это был первый показ. Художник взял его и равнодушно, не поблагодарив, сунул в карман белого старомодного пиджака. Лицо его становилось все более хмурым.

— Отпусти ребят, — сказал он наконец и перекрестился.

— Но я обещал вместе с ними отметить завершение работы. Им завтра в Манеже предстоит собраться на публичный перформанс.

— Отпусти ребят, — повторил старый художник.

— Парни, вы свободны. Завтра после перформанса я с вами расплачусь.

Шолохов явно понял, что ничего хорошего от учителя не услышит. Ника тоже хотела выйти, чтобы не стать свидетельницей неприятной сцены, но Антон удержал ее, взяв за руку.

— Что, очень плохо? — спросил он старика поникшим голосом.

— Если бы! — В словах учителя Ника почувствовала горечь. — В том-то и ужас, ты — человек талантливый и сделать плохо не можешь.

— Что тогда вас задело? Тема, манера? Новые материалы?

— Ты сам-то понимаешь, что сотворил?

— Полагаю, что да.

— Ничего ты не понимаешь! — Старый художник произнес это с неожиданной страстью. — У нас, конечно, на дворе другая цивилизация. И эта твоя «тату» как раз ее знак. Ты гениально отразил дух сатанинской цивилизации. Я повторяю — гениально!

— Вам не понравилось, что я это сделал на коже?

— На живой коже. На живой человеческой коже. «Не понравилось» сюда не подходит. Меня это испугало. Честное слово, перекреститься хочется. — И он снова, во второй раз, перекрестился.