Елена Арсеньева - Клад вечных странников

— А молоко кипяченое? — заботливо спросил Виталя, дрожащей рукою принимая стакан. — Потому что сырого я не пью, у меня кореш от сальмонеллеза чуть не помер, сырого напившись.

— Сдурел, внучоночек? — поинтересовалась баба Ксеня. — Кому сейчас время есть тебе молока кипятить? Да и не в обычае у нас. В погреб спустили — из погреба достали. Не хочешь — не пей. — И она потянула стакан из его руки.

— Впрочем, ладно. — Виталя припал к стакану. — Ох, холодненькое, как бы ангины не было… — пробормотал между жадными, громкими глотками. — И с чего оно такое ледяное, как из морозилки? По крайней мере, лягушек туда не напускали? А то на Украине, я знаю…

— Окстись, — брезгливо передернулась баба Ксеня. — Еще налить?

— Давайте! — кивнул Виталя, осушив стакан.

— Еще?

— Ага…

Все молча стояли вокруг и смотрели, как он пьет да пьет. Когда из кринки потекла последняя тоненькая струйка, а Виталя оглянулся в поисках добавки, Сергей положил ему руку на плечо:

— Хватит, а то пузо вспучит. Или вовсе лопнешь. Где Павел?

Виталя исподлобья повел глазами. У него были набрякшие веки, а белки покраснели и вспухли.

— Не знаю, — буркнул неохотно.

— Что, в дыму заблудился?

— Может быть. Не знаю.

— Ну ты, отморозок, — угрожающе прищурился Сергей и шагнул на Виталю, который отшатнулся и едва не упал, наступив на брошенную лопату. — Где бросил парня?

— Да он сам меня бросил! — Виталя испуганно выставил вперед ладони. — Сукой буду!

— Придержи язык, — осуждающе буркнул дед Никифор. — Тут бабы кругом. Лучше уж забожись, только зряхово не крой по матери.

— Чего? — непонимающе оглянулся Виталя.

— Скажи: развались утроба, лопни мои глаза, ежели вру, — подсказал старик. — Или: провалиться мне на этом самом месте.

— Ну, это, как его… провалиться мне на этом месте, если вру, — неуклюже выдавил Виталя и на миг испуганно покосился под ноги: не разверзлась ли земля? Нет, все оставалось по-прежнему, и голос его зазвучал чуточку увереннее. — Я тут ни при чем! Вот слушайте. Когда мы в подполье спустились, еще в первое, Пашка ногу подвернул. Да так сильно! Скатился с лестницы — помнишь, какие там скользкие ступеньки, да, Иринка?

Ирина кивнула, нервно тиская пальцы.

— Порвал рубаху, ногу перетянул, чтоб не пухла, но все равно — от боли шагу шагнуть не мог. В результате я сам в подпол слазил, сам гранаты вытягал. Потом вроде как двинулись. Ну, вы видите — ящичек не так чтобы очень маленький, да ведь я еще и Пашку тащил. Потом уже совсем из сил выбился, выломал ему костыль, он сам пошел, да это только слово одно, что пошел. До полёгу тащились! Он чеки сперва в карманы положил, потом говорит мне: слушай, возьми их себе, потому что карманы дырявые, боюсь, потеряю, тогда ведь эти гранаты все равно что камушки.

Виталя беспомощно шоркнул рукою по лицу, пытаясь отереть пот, но на красном, распаренном лбу снова выступили крупные капли.

— И еще говорит: время уходит. Ты двигай вперед, не жди меня, я уж как-нибудь вслед потащусь. Я ему: нет, Пашка, это не дело, упадешь — а я и не увижу. Пошли рядом. Но я все равно невольно вырывался вперед, потому что он волокся в час по чайной ложке. И вот вдруг как-то раз оглядываюсь — а его нет. Я заблажил: Пашка, Пашка! Тихо. Я туда, сюда — никого. Главное, вот только что, вот сейчас рядом был — и исчез. Фантастика какая-то! Я заметался в разные стороны, кричал, аж горло сорвал, дыму нахлебался допьяна, а его нету. Потом смотрю — солнца уже не видно, а главное, я тропу потерял. Чуть не сдох от страха, пока снова на нее вышел. Как раз у речки. Ну что, думаю, делать? Возвращаться? Так ведь это сколько времени пропадет? А тут вы ждете. А я все равно не знаю, где его искать… Ну вот, пошел. Вот, принес гранаты.

Он умолк, беспомощно озираясь по сторонам.

Ирина смотрела на него, часто моргая. Вот сейчас, только сейчас до нее наконец-то дошло, что Павел может никогда не вернуться. Павел… такой добрый к ней, такой ласковый, с такими теплыми, надежными руками, которые так и норовили обвиться вокруг Ирины, прижать ее к себе, защитить. Он чувствовал, что ей нужна защита! А теперь его нет. Неужели его нет и никогда не будет? И какая страшная, какая безысходная смерть… Она прикусила губу.

— Вы к той поре, как он пропал, далеко от заимки отошли? — спросил дед Никифор.

— Да черт его разберет, в дыму, — пробормотал Виталя, нервно елозя ладонью по мокрому от пота лбу.

— Врага рода человеческого поминать всуе… — начал было дед Никифор, но Виталя не дал ему договорить, а поправился с поспешностью прилежного ученика: