Александр Скрягин - Главный пульт управления

Генерал проглотил очередную порцию коньяка, едва не поперхнулся и просипел:

– Скажу, что барахло у тебя свидетели!

– Нормальные свидетели, – взял булочку с джемом Ефим.

– Ефим, ты не крути! Ты хочешь сказать, что я с помощью ГПУ Чапеля в Вакууме законопатил? Так?

Ефим оторвал взгляд от янтарной поверхности налитого в чашку чая и посмотрел на Гергелевича в упор.

– Так! – неожиданно для самого произнес он. – Именно это я и хочу сказать…

И тут же снова опустил взгляд.

В янтарном чае рублевой монетой плавал свинцовый свет, падающий из окна.

Гарри Григорьевич поднялся, пересек комнату, подошел к выключателю у выхода в коридор и зажег свет. В чашке, стоящей перед майором, вспыхнуло пять маленьких солнц – столько ламп горело в могучей лапчатой люстре под потолком.

– Да, пойми, Ефим, нет у меня ГПУ! И ни у кого нет! – махнул рукой Гергелевич.

– И Чапеля нет! – заметил майор.

Генерал застыл у двери.

– ГПУ здесь не причем! – раздраженно произнес он. – А я уж, тем более, здесь не причем!

– А кто причем? – спросил майор. – Кто?

Лицо Гергелевича порозовело, то ли от темы разговора, то ли от выдержанного коньяка из стальной фляжки.

– А о том, кто причем, – медленно произнес он, – о том, кто причем, ни мне, ни тебе, Ефим Алексеевич лучше не знать! Есть такие вещи, которые лучше не знать! Вообще! Никому!

– Я так не думаю, Гарри Григорьевич! – повысил голос Ефим. – А, если, Чапель – не последний? Если это только начало? Если завтра еще кто-нибудь исчезнет? Вот я и хочу знать, если вы здесь не причем, то кто здесь все-таки причем?

Гергелевич достал фляжку, сделал хороший глоток и, выдохнув, раздраженно сказал:

– Дался вам всем этот Чапель! Да, Чапель сам виноват, если хочешь знать! Совал свой нос, куда попало, ну вот и получил!..

Ефим тоже начал раздражаться.

– А кто его вину установил? Вы? Или кто-то другой себя в судьи назначил? А, если завтра вы ему не понравитесь? Или я? Или мы все, а? Вот я и хочу знать, кто этот судья!

– Чтобы его остановить? – склонил к плечу длинное лошадиное лицо старый конструктор.

– Чтобы его остановить, – кивнул Ефим.

Гарри Григорьевич наклонил голову к плечу, рассматривая майора, словно новую мебель, потом поднес фляжку ко рту. Но пить не стал.

– А не получится! – блеснув глазами, произнес он. – Никак не получится!

На этих словах Гергелевича в коридоре нервно заколотился дверной звонок.

За стеной прозвучали шаги Генриетты Павловны.

Щелкнул дверной замок, и раздались голоса. Рядом с мягким женским голосом экономки басовито звучали мужские.

– Это еще что за визитеры? – с неостывшим раздражением в голосе произнес Гарри Григорьевич, но выглядывать в коридор не стал. Изобразил на лице крайнюю досаду, запрокинул голову и повесил над ней фляжку. Но кроме нескольких капель ничего не дождался. Он развел руки в стороны с выражением: «Мало мне всех неприятностей, так тут еще и коньяк подевался неизвестно куда! Ну, как жить?»

Он досадливо чмокнул лошадиными губами, спрятал фляжку в задний карман брюк и направился к столу.

Гарри Григорьевич сел на свое место в его торце, лицом к входу. Подумал, поставил локти на стол и, сцепив ладони, соорудил подставку для головы. Потом уткнул в нее подбородок и уставился в находящийся против него дверной проем.

Как только он это сделал, из сумерек коридора выплыла коренастая фигура Виктора Сергеевича Секаченко. За ним возвышались головы двух бойцов. А рядом, оттиснутая к дверному косяку, маячила белым овалом лица Генриетта Павловна.

Начальник службы безопасности «Локомотива» окинул комнату взглядом. Когда он скользнул по Ефиму, майору показалось, что рядом с его лицом мечущейся бабочкой порхнуло бритвенное лезвие.

– Добрый вечер, Гарри Григорьевич! – без всякого намека на доброту, произнес Виктор Сергеевич.

– Чем обязан? – бесстрастным тоном директора банка, встречающего очередного просителя кредита, осведомился Гергелевич.

В это время раздался громкий стук. Взгляды всех присутствующих невольно прыгнули в то место пространство, откуда он исходил. На полу лежала пустая керамическая вазочка, сделанная в виде маленькой античной амфоры. Она упала с подоконника.

В следующую секунду плотная коричневая штора на окне вздулась. Из-под нее показалась снежная тюлевая занавеска и затрепетала, как живая. Через секунду ткань успокоились, но, оттолкнув шторы, в комнату въехала распахнувшаяся оконная створка. В комнате нашатырно-остро запахло приближающимся дождем. Он нес тревогу и томительное предчувствие События.