Елена Михалкова - Нет кузнечика в траве

Яма убила живую речку, убила зеленый овраг. Зато сохранила никому не нужную память. Умрут люди, помнившие тех, чья собственность свалена в общую кучу. Их воспоминания навсегда исчезнут вместе с ними. А скупая Яма сберегла платья, в которых танцевали; ложки, которые окунали в кисель; патефон, в котором бурлила музыка. Вон он, внизу — из-под груды потрепанных журналов торчит угол коричневого ящика и вывернутая серебряная трубка.

Не странно ли, что смерть владельцев вдохнула в их вещи искру жизни? Что сейчас, гниющие на свалке, они сильнее и страшнее, чем тогда, когда принадлежали материальному миру своих хозяев?

Оля с мамой тоже вещи. Вещи, принадлежащие отцу. Что случится с ними после его смерти? Очнется ли мама от своего глухого забытья?

«Интересно, кто сильнее — отец или Яма?» — думает Оля. И сама не понимает, как такая странная мысль пришла ей в голову.

Потом она просто сидит, вдыхая тянущийся снизу запах влажных гнилушек. Как хорошо ни о чем не думать! Все эти дни мысли носились в ее голове, точно попавшие в ловушку крысы, и скреблись изнутри, и визжали. Стоило лечь спать, и какая-нибудь обезумевшая мысль принималась царапаться особенно яростно.

Но сейчас в Олиной голове тишина. Утром — кладбище. Вечером — Яма, которая, по сути, тоже не что иное, как кладбище. Вот бы после смерти некоторых людей оставались только вещи! Никаких воспоминаний! Вещи легко забыть. Их можно выкинуть.

Девочка скользит взглядом по застывшим волнам мусора и закрывает глаза, когда ветер дует ей в лицо.

К своей калитке Оля подходит, когда уже начинает смеркаться. На улицах не встретишь никого, кроме кошек, — весь поселок смотрит вечерний повтор «Счастливого случая». В каждом доме два окна желтые, а третье мерцает голубоватым — там-то все и сидят, скучковавшись перед телевизором, точно племя возле костра, когда сытый шаман заводит историю о тигре-людоеде.

В Олином доме из всех окон падает теплый золотистый свет.

— А вот и Лелька! — отец приветственно машет из кресла.

Мама сидит на полу, подстелив старую простыню, и перебирает крупу. Гречка в местном магазине грязная, с мелкими камешками. Попадет такой во время ужина — и прощай здоровый зуб. Пухлая ладонь разравнивает гречку, мама пристально вглядывается, словно пытаясь обнаружить вражеского партизана, переодевшегося в солдатскую форму. Выуживает противника двумя пальцами и бросает в миску. Бряк! Бряк! Бряк!

— Я к тебе сейчас приду, — говорит Оля. — Только руки помою.

— Я уже почти справилась.

Бежевые волны гречки вокруг мамы говорят об обратном.

— Правильно, помоги матери, — отзывается отец. — А то шляешься целыми днями. Ни прибраться, ни по огороду…

— Прибираюсь я!

— Знаю я, как ты прибираешься…

Отец ворчит. Однако как Оля ни вслушивается, в его упреках нет угрозы. Он добродушный глава семейства, поучающий свою дочь больше по привычке, чем по необходимости.

— Где шлялась-то? Рассказывай!

Оля на ходу выдумывает историю о походе в лес. Они болтают с отцом, пока мать молча продолжает свою работу. Шуршит гречка, звякают камешки о дно эмалированной миски, басовитый хохоток отца перебивает Олин рассказ о Димке, который полез в дупло и застрял.

— Ха-ха! Рукой, значит… И чего, по локоть? А ты чего? А дрозды, значит, вьются? Ах-ха-ха!

Успокоившись, он утирает выступившие от смеха слезы.

— Поужинай. Косточки вон торчат, смотреть страшно.

На столе преют под крышкой блины. Девочка заворачивает в верхний кусочки селедки. Сладкий блин с соленой селедкой — это очень вкусно.

— На улице чего-то тихо. — Отец приподнимается, смотрит в окно. — Не гуляет никто. Дождь, что ли, собирается?

— Не. Все передачу смотрят.

— Это какую?

— «Счастливый случай».

— А мы чего ж сидим? Натаха, включи-ка.

Мама коротко взглядывает на отца. Руки ее в пыли от крупы, спина согнута.

— Включи сам.

Он вздыхает и трет переносицу.

— А ведь я этот «Сони» в восемьдесят восьмом привез из рейса. В Гамбурге стояли, как сейчас помню… Порт, конечно, огромный. Целый город! Всю Русму можно в один пароход посадить. Лодочки такие бегают… черно-желтые… Видала ты, Оль, черно-желтые лодочки?

Девочка качает головой и мычит. Рот ее забит блинами. Она, оказывается, жутко проголодалась, пока шлялась по поселку.

— Но больше всего я на асфальт глядел. По нему идешь — а он такой чистый, что на нем спать можно. Потом увидел, что наплевано, и даже полегчало. Там у нас смешная история вышла. Вода нужна была питьевая на обратный путь. Подъехала машинка, тоже чистенькая, как игрушка. И шланги чистые, без запаха. Закачали две цистерны. Капитан подходит, принюхивается — а там не вода, а топливо! Еж твою медь! Топливо залили вместо воды, можешь представить? Капитан давай глотку драть! Аж перепонки лопаются. Вахте, понятно, люлей выписали, а потом вся команда наш питьевой танк отмывала от солярки — ну, бак от топлива то есть. Только я ходил радовался. Понимаешь, Лелька, почему?