Елена Михалкова - Нет кузнечика в траве

— Нет. Почему?

— Так напутали-то на берегу! Немцы напортачили, понимаешь? Привезли топливо вместо воды. А мы не просекли, потому что у них все отмытое, чистенькое, без запаха. Ты бы на шланги в наших портах поглядела! От них вонь такая, что потом ее из носа выковыривать можно, как козявки. И грязные, хуже калош по осени! А у немцев не так. Смотришь — и завидно, и зло берет. Вот суки! Ну как без дерьма-то в нашем деле? А у них как-то получается… Только если шланг был бы грязный, мы не ползали бы потом в танке, точно в гробу, неделю с тряпками, да притом без всякого толку — ну никак в судовых условиях не отмоешь его, хоть языком вылизывай! Как мы этих немцев костерили! Вахтенный механик наш, Ванька Чепура, пять дней только матом мог разговаривать. Остались бы в порту — ей-богу, новую войну бы развязали!

Неужели, думает Оля, они с папой говорят нормальными человеческими голосами? Пахнет селедкой, лает уличный пес, светится торшер, гречка шелестит под ладонями. Все так обычно и так неправдоподобно…

Отец мечтательно посмеивается.

— Тому дураку-матросу, который на вахте стоял, хотели темную устроить. А он одно талдычит: «А я чего? Шланги чистые! У меня хозяйство в штанах так не блестит после бани!» Глянешь на него и понимаешь, что на его месте тоже бы прошляпил. Капитан потом замучился диспетчерам отвечать, зачем приняли дополнительное топливо, если были полные баки. Он такой: «По ошибке!» А они пальцем у виска крутят: как можно воду с соляркой перепутать? А вот так! Немцы, суки, подсуропили. Повесить бы их на портовых кранах и поглядеть, обосрались они или все ж таки в чистом исподнем болтаются.

Отец ставит свои большие ладони на подлокотники, выталкивает себя из кресла. Выпрямившись, покачивается, словно удерживая равновесие. Вразвалочку проходит четыре шага до телевизора. У него походка матроса, только что сошедшего на берег. Девочка не может удержать улыбку, глядя, как он дурачится.

Пальцы крепко обхватывают пульт. Уже не прикидываясь моряком, отец быстро подходит к матери и со всей силы бьет ее пультом по тому месту, где под шеей на спине выпирает жировой бугорок. Мама иногда просит Олю по вечерам размять его. От неожиданного удара мамина голова подскакивает, и челюсти клацают с громкостью упавшей на кастрюлю металлической крышки.

— Я. Зачем. Этот. Сраный. Телик. Вез. Хрен. Знает. Откуда. — Отец вколачивает каждое слово в мамину спину. — Чтобы ты, сука, выкобенивалась мне тут? А?

Самое поразительное, что ухмылка так и не сходит с его лица.

Ему не нужно было разгоняться, с запоздалым ужасом понимает Оля. Ему даже не пришлось напиться. Все последние дни он пребывал в готовности к этому броску. Он был счастлив, ожидая этой минуты.

Оля вскакивает, но мама неловким движением перекатывается на бок. Рука ее ныряет под рубашку, а когда появляется снова, в ней сверкает лезвие.

Должно быть, она много тренировалась. Училась доставать его из любого положения.

Но первый же выпад отец без труда отбивает коленом. Хватает ее за запястье, выкручивает руку, и мама кричит от боли.

— Пасть закрой!

Нож со стуком падает на пол. Отец отшвыривает его ногой под комод, сдергивает со стола кухонное полотенце и запихивает матери в рот. Над нарисованными ромашками Оля видит вытаращенные в ужасе голубые глаза.

— Такую технику испортила, тварь!

Отец снова бьет ее кулаком в живот, и на лице его наслаждение.

— Ох! Наконец-то…

Это он про мешок, понимает Оля, про свой мешок с песком. Не нравился он ему.

Мама мычит, глаза ее закатываются под лоб.

— Куда, сука? — От оплеухи она открывает их снова. — Рано. Рано!

Отец бросает короткий взгляд на Олю и на секунду замирает, озадаченный. Девочка стоит посреди комнаты, не пытаясь ему помешать.

— Ты же видела, да? — тяжело дыша, говорит отец, отвлекаясь от обмякшего тела. — Видела, как она меня послала?

Девочка молчит, но что-то в ее взгляде подсказывает отцу, что он обрел союзника. По его губам расползается понимающая ухмылка. «Струсила. После прошлого раза не полезет, набралась ума».

Мама внезапно приходит в себя. Руки взлетают в воздух, она машет кулаками, изредка попадая в отца.

— Видишь, мало ей!

Из забитого полотенцем рта раздается приглушенное мычание. «Оля, беги!» — кричат мамины глаза.

«Стой на месте», — приказывает себе девочка.

Она много раз представляла, как все случится. Но это все равно в миллион раз хуже, чем самая ужасная фантазия. В горле зреет то ли крик, то ли всхлип, и девочка до скрипа сжимает зубы. Ей нельзя мешать отцу.