Елена Михалкова - Нет кузнечика в траве

— Ты чего здесь? — мрачно спрашивает Оля.

Пустили, называется, козла в огород.

— К мамке и папке твоим! — Маня показывает розовый язык.

— У тебя свои есть. Шагай к ним.

— Мамка есть. А папки такого нету!

Дверь распахивается, и выходит отец.

— О, Лелька! Иди в дом, мать только что суп сварила. Хочет, чтобы ты пробу сняла на соль.

— А сама она не может?

— Говорит, язык обожгла.

Он улыбается, мимоходом треплет Маню по белобрысой голове. Оля давно не видела его в таком хорошем расположении духа.

— Держи.

Он присаживается рядом с Пудрой и протягивает ей какой-то предмет. В следующую секунду Оля понимает, что это, и ее захлестывает волна гнева. Шоколадка, большая шоколадная плитка с балериной, которую мама отложила на Новый год. Лакомство, достающееся Оле очень редко. Праздничное, запретное и оттого ценное вдвойне.

— Дайте! Дайте!

Отец смеется. Пудра выхватывает у него плитку, разворачивает, жадно запихивает в рот и давится шоколадом. По подбородку течет коричневая слюна. Она чавкает и постанывает от удовольствия. До Оли доносится волна приторного аромата.

— А что сказать надо? — притворно хмурится отец.

— Шпашиба!

— Умница.

— А еще есть?

— В другой раз будет.

Оля старается не смотреть на Пудру. Больше всего она сейчас жалеет о том, что они вмешались в развлечение Грицевца и его компании.

Вскочив, Пудра одергивает юбку, машет им рукой, перепачканной в шоколаде, и деловито направляется прочь.

— Ты не сердись, — помолчав, говорит отец. — Уж больно мало у нее радостей в жизни. Никому она не нужна. Шоколада на Новый год у нее не будет, да и вряд ли был когда-то. Эх, горюшко-горюшко…

Оля чувствует, что должна устыдиться, проникнуться трагедией неприкаянной Пудры. Но не может.

— У нас-то семья нормальная, — продолжает отец. — А у нее что? Бабка ведьма, мамаша дрянь. А шоколада я еще куплю, не бери в голову. Ладно, беги.

Мама стоит у плиты, напевает. Босые ноги ритмично переступают по полу — мама танцует ламбаду.

— Ты только никому не рассказывай, — таинственным голосом начинает она, — но кажется, у папы начинает кое-что получаться с его проектом!

— Каким проектом?

— Ну как же! Свиноферма!

Оля столько раз слышала про свиноферму, что от частого употребления смысл этих слов совсем стерся. Она позабыла, что у отца были серьезные планы на их жизнь в Русме; она все забыла, кроме того, что папа угощает шоколадом, припасенным для нее на праздник, чужую девочку.

— Это, конечно, пока не окончательно… Но он нашел, где взять деньги. Люди в него поверили, понимаешь?

У мамы розовеют щеки, прядь падает на лоб, и мама сдувает ее, смешно вытянув губы трубочкой.

— Только никому-никому! — торопливо добавляет она.

Оля машинально кивает.

— Ты бабушку уже покормила? — спохватывается она.

Маму не нужно пускать в дальнюю комнату. С каждым месяцем градус безумия в старухиных речах нарастает. «Зря мы грибы едим так беззаботно», — думает девочка. И еще думает, что когда начнется сезон, она станет проверять каждую сорванную старухой сыроежку — надо только взять в библиотеке атлас грибов.

— Ей папа сам отнес еду.

Надо же!

— А как ты язык обожгла? — подозрительно спрашивает Оля.

— Горячую ложку облизала, — сокрушенно говорит мама.

Оля так привыкла к тому, что любая ее травма — дело папиных рук, что некоторое время сверлит мать недоверчивым взглядом. И вдруг понимает, что мама говорит правду. Она всего-навсего неосторожно дотронулась языком до ложки, только что вынутой из борща. Девочку охватывает такое облегчение, что она слабеет и прислоняется к косяку.

— Котенька, ты чего?

Не объяснишь же маме, что минуту назад для Оли распахнулось окошко в мир, где у мамы может что-то болеть не из-за того, что ее избили. Где у ее обожженного языка нет другого виновника, кроме нее самой.

— Устала в школе…

— Пара недель осталась. — Мама зачерпывает половником борщ. — Потерпи еще немного. Давай, мой руки — и за стол.

Чуть позже приходит папа, и они сидят втроем, болтают о ерунде, как самая обычная семья: отец рассказывает анекдоты, мама смеется, и не потому, что она должна смеяться его шуткам , а потому что анекдоты и в самом деле смешные. Впервые за долгое-долгое время Оля позволяет себе расслабиться. Это очень непривычное чувство. Как будто ты рыцарь, с которого сняли тяжелую броню, и наконец-то тебе легко, но и от чувства беззащитности никуда не деться.