Елена Михалкова - Нет кузнечика в траве

Оля с Димкой стоят неподвижно, и Маня, быстро цапнув шоколадную плитку, протискивается мимо них и скатывается по лестнице. Шаги ее звучат в подъезде бесконечно долго, будто Маня бежит вниз с тысячного этажа.

Наконец все стихает. Повисает такая тишина, что слышен шорох крыльев Аделаиды, устраивающейся поудобнее в своей коробке.

Сколько времени проходит? Минута, меньше? Этого короткого времени отцу хватает, чтобы собраться с мыслями. Он выпрямляется и даже улыбается им, словно все они соучастники одной небольшой шалости.

— Лель, ну прости!

Меньше всего Оля ожидала услышать именно это.

— Что вы здесь делали? — хрипло спрашивает она, хотя отлично знает что. Они с Димкой видели это собственными глазами.

Отец с досадой дергает заевшую молнию на джинсах.

— Слушай, девка так страдала по мне, аж текла! Ну не мог я отказать. Ты меня тоже пойми: я ведь мужчина.

— Что?!

Отец разводит руками:

— Сучка не захочет, кобель не вскочит.

— О господи…

— Да она шалава, братцы! Ей-богу! Сама меня сюда привела. Ей не впервые, точно вам говорю. Дмитрий, ну хоть ты меня поддержи! Где наша мужская солидарность?

Он так убедителен, так прост и искренен в своем веселом возмущении, что на несколько секунд Оля теряет связь с реальностью. Кажется, Синекольский вот-вот понимающе кивнет: еще бы не шалава! я бы и сам трахнул ее на нашем чердаке, только вот шоколадки не нашлось.

— Ей четырнадцать лет, — хрипло говорит Димка.

— Да какие четырнадцать! — Отец машет рукой. — Взрослая баба. Титьки — во! Ты видал?

Но два подростка молчат. Ужас и отвращение написаны на лицах обоих. Николай внезапно замечает, как стали похожи эти двое — точно брат и сестра. Прежде он не обращал на это внимания. Плевать ему было на пацана.

Оля расширившимися глазами смотрит за спину отца, где валяется брошенный Маней плед, и Николай оборачивается — что она там углядела?

— Ну, согрешил один раз! — Он широко разводит руки и бьет правой себя в грудь с гулким звуком. — Простите дурака! Лелька! Хочешь — на колени встану? Только матери не говори!

— Всем остальным, значит, можно? — угрюмо спрашивает Синекольский.

Чертов малец. Если бы не он, глядишь, Ольга и повелась бы.

Николай печально опускает голову. Со стороны отец выглядит кающимся грешником. В действительности все, чего он хочет, — выиграть время. Прежде ему всегда удавалось настоять на своем. Но сейчас его власть над дочерью слаба как никогда, а ее дружбан и вовсе от него не зависит. Николай запоздало сожалеет, что не привечал парня. Глядишь, пялили бы девку в два смычка, и никаких проблем с пионерским самосознанием.

Павлики, блин, Морозовы.

«Думай, Коля, думай!»

«Гондон не надел… кретин! А ведь эта жирная дура не подмоется, когда вернется. Если будет заявление… Экспертиза, то-се…» Он просчитывает последствия, пока Оля с Димкой стоят в оцепенении, не понимая, что делать и о чем говорить.

Жизнь в Русме многому научила обоих. Они знают, как избежать драки, и какие места защищать, если драка все-таки завязалась. Оле знакомы методы оказания первой помощи при побоях, а Димка умеет снимать похмелье и отличать паленую водку от нормальной. Но им неизвестно, как вести себя, если твой собственный папа спит с твоей слабоумной одноклассницей.

И хотя они застали его на месте преступления, страшно в эту минуту им, а не ему.

Когда Николай поднимает голову, на его лице нет и следа раскаяния. Пятерней он проводит по взъерошенным волосам.

— Короче, так. — Отец присаживается на край топчана и начинает спокойно шнуровать ботинок. — Раз вы у нас теперь ответственные за мораль и нравственность, придется с вами как со взрослыми.

Глаз его фиксирует быстрое движение.

— Прыгнешь вниз, я ей все пальцы переломаю, — предупреждает он. Димка с Олей замирают. — Но ход ваших мыслей правильный. Поскольку ты, детка, не идешь навстречу папе, я с тобой буду обращаться как с чужой. Поняла? Не родная ты мне дочь, Ольга, а предательница. Враг. Была бы родной, заняла бы мою сторону.

Он закончил с одним ботинком и принялся за второй.

— С врагами, как говорится, у нас разговор короткий. Начнешь молоть языком, Оля, я твоему дружку ребра выну через рот. Ясно?

Девочка молчит.

— Что я с ней сделаю, тебе вообще лучше не знать, — доверительно говорит Николай застывшему Димке. — Ты вроде посообразительнее, чем моя дура. Должен понимать: пойдете в милицию, всем будет хуже. Я скажу, что это ты Машу трахнул. У меня жена-красавица, зачем мне с малолеткой связываться? Дочка вон есть. А ты урод. Тебя родители бросили. Хотели в детдом сдать, да в последний момент пожалели. Вот ты и отрываешься на дебилке. Чердачок обустроил… — Отец обводит рукой ковер и стул. — Маня все подтвердит. Она девочка сообразительная, хоть и без мозгов. У нее сооображалка в другом месте, ха-ха! Как у всех баб!