Елена Михалкова - Нет кузнечика в траве

Он сфокусировался на лице старухи, некоторое время рассматривал его, а потом протянул бинокль Макару.

— Сколько здесь по прямой, как думаешь?

— Километра два, не меньше.

— Нефигово пробивает. Тяжеленный, правда, собака!

— Я говорил, она за птицами охотилась, — укоризненно бубнил сзади Ян. — Искала, где они гнездятся, а потом с камерой забиралась туда. У нее ноги были расцарапаны из-за этого. И синяки.

— Я там кое-что заметил… — Илюшин обшаривал взглядом окрестности. — Нет, отсюда не видно, деревья закрывают.

— А что?

— Какой-то летний домик, похоже. Я сначала решил, что сарай, но потом солнце отразилось от стекла… Скорее всего, окно распахнулось от ветра. Зачем в сарае окно?

Он обернулся к молчавшему Яну:

— Ты что-нибудь знаешь об этом?

Вся болтливость юноши куда-то пропала.

— Не знаю…

— А если подумать?

— Там живет Катерина, — неохотно признал юноша.

— Катерина? Кто это?

— Младшая дочь Андреаса.

Илюшин вспомнил пестрое пятно на склоне вереска и ощущение взгляда, провожавшего его.

— Чем, говоришь, занимается Андреас?..

— Рыбак он, — с тяжелым вздохом сказал Ян, глядя в сторону. — Рыбу мы у него покупаем… И помидоры…

— …да-да, для кухни отеля.

Илюшин покусал губы, задумчиво рассматривая переводчика. В кресле храпел Гаврилов.

— После обеда наведаемся туда еще раз, — решил он в конце концов.

Юноша слабо запротестовал: из его бормотания, в котором внезапно сильно прорезался акцент, Бабкин уловил, что им не откроют, что семья Димитракиса неразговорчива и смысла в их визите никакого нет. Илюшин, кажется, не слушал.

— Разбуди-ка нашего клиента, — попросил он Сергея. — Только бережно!

Бабкин легонько встряхнул спящего мужчину. Храп застрял у того в глотке, и некоторое время Гаврилов бессильно булькал, подергиваясь и вращая глазами. Выглядело это жутковато.

— Проснулся? — нежно спросил Сергей.

— Чего тебе?

— Не мне. Ему.

Илюшин присел на корточки и протянул бинокль:

— Когда вы вернулись в номер после купания, где он лежал?

— На подоконнике, — сказал Петр, помолчав.

Вопрос Илюшина вонзался крючком и вытаскивал Гаврилова из теплого забытья на каменистый берег реальности, где он задыхался и желал лишь одного: вернуться обратно. Все эти чужие хари, что-то требовавшие от него, в эту минуту были ему ненавистны; он забыл, сколько сил потратил на то, чтобы добиться их присутствия, и даже забыл, для чего они здесь.

Ах да — он же им платит! Платит, чтобы они нашли Ольгу.

— На подоконнике, — повторил Гаврилов. — Я ничего не трогал. Здесь будет музей ее памяти, ясно?

— Ясно, — кивнул Илюшин. — А теперь скажите мне, Петр Олегович: ваша жена умеет ездить на велосипеде?

Если бы Ян мог сбежать, он непременно воспользовался бы возможностью. Гаврилов пообещал ему хорошие деньги, очень хорошие. Но это было до того, как Макар Илюшин решил наведаться к Димитракису.

Сейчас, трясясь на заднем сиденье раздолбанного илиодоровского рыдвана, который хитрый менеджер вручил сыщикам под видом прокатной машины, Ян думал, что деньги трупу ни к чему.

Здоровяк, кажется, что-то заподозрил. Он вел машину, но время от времени юноша ловил на себе в зеркале его пристальный взгляд. Не глаза, а терка: каждый раз с Яна будто тонкий слой кожи состругивали.

— Сначала заедем в деревню, — сказал Макар.

Ян как мог постарался растянуть их пребывание в Дарсосе. Они зашли к Пармениону, посидели у Стефана, выслушали Фоку. Панагиота завернула им с собой по куску только что выпеченной, еще теплой спанакопиты. Толстуха Кики выставила на стол свою фирменную фасоладу, густую и горячую, точно кровь. Всеобщее сердечное радушие произвело тот эффект, на который рассчитывал юноша: напряжение стало спадать.

Нет, он не надеялся всерьез отвлечь своих спутников от цели поездки, — лишь отсрочить неизбежное. А там — кто знает: вдруг они сами передумают?

Цирцея превратила команду Одиссея в свиней. Бабушка Яна, рассказывая ему историю о владычице острова, всегда добавляла, что это образец поведения для любого гостеприимного хозяина. Гость должен лежать объевшийся и похрюкивать от наслаждения.

Было бы проще, если бы вдова Кики не улыбалась так этому огромному русскому, не покачивала бы бесстыдно коровьими своими бедрами, словно она не фасоладу несет, а танцует у шеста, и не выставляла бы так откровенно свою грудь. Хотя грудь у Кики еще ничего. Ян сам загляделся на нее и забыл перевести вопрос Макара.