Игорь Христофоров - Работорговец (Русские рабыни - 1)

-- Ну, вот возьмем, к примеру, соседа снизу. Алкаш, барыга и сволочь. От него снизу так самогоном несет -- он его, кстати, гонит, -- сделал Пеклушин паузу словно бы для того, чтобы новый участковый успел запомнить этот факт. -- Так несет, что на кухне находиться нельзя -- нормального человека сразу вырвет.

-- А сосед справа?

-- О-о, сосед справа -- это вообще отдельный разговор! -- даже поставил Пеклушин недопитую рюмку виски на журнальный столик. -- Вот вы как считаете: имеет трудящийся человек, предприниматель право на отдых, расслабление?

Ответить Мезенцев не успел.

-- Конечно, имеет! -- опередил его Пеклушин. -- Я тоже, знаете, за день навкалываюсь: то просмотры девочек, то танцзанятия с ними, то визы, то финансы, то кадровые вопросы -- просто сил нет. Так я себе комнату психологической разгрузки сделал. Вот посмотрите, -- и он предложил пройти за ним.

Мезенцев шагнул за дверь и от удивления резко оглянулся, словно не мог поверить, что он только что находился в стандартной, хоть и богато обставленной панельной квартире. Сзади виднелся кусочек коридора. Одним своим видом он успокоил Мезенцева. Он снова вернул взгляд в комнату и теперь уже с интересом провел им по ярко-зеленым ветвям тропического леса, по свисающим с потолка лианам, по укрытому зубчатыми листьями папоротника полу.

Зелень растворила в себе Пеклушина, сделала его невидимкой, и Мезенцев уж было подумал, что пора возвращаться из комнаты, но тут ветви раздвинулись, и Пеклушин с довольным лицом предложил ему пройти дальше.

-- Наступайте. Не бойтесь, -- показал он на листья папоротника. -Они -- пластиковые. Здесь все пластиковое. Вечное лето...

За зеленой стеной оказалось что-то типа поляны. Ее почти полностью занимал матрац странного вида и метровая колонка музыкального центра "Кенвуд". А вокруг -- ветви, зелень, лианы.

-- Окно я сдесь заделал, -- показал в сторону музыкального центра Пеклушин. -- Матрац -- водяной. Не пробовали? Чудная вещь. Придешь после изматывающего дня, разденешься донага, ляжешь среди дикого леса, включишь музыку джунглей, и с девочкой прямо на матраце...

-- А что такое: музыка джунглей? -- сделал вид, что не услышал о девочках.

-- Компакт-диски такие. Изюминка, -- поцеловал Пеклушин сочными пухлыми губами три сложенных в щепоть пальца. -- Смесь техно и рэпа на фоне звуков дикой природы: рева, воя, да -- особенно воя, стонов. Раскрепощаешься настолько, что такое со своей партнершей...

-- А во сколько?..

-- Что: во сколько?

-- В котором часу это обычно происходит? -- уже предполагая ответ, спросил Мезенцев.

-- Ну, по-разному... Когда в полночь, когда в два часа ночи, -ответил с удивлением Пеклушин.

-- А музыка громкая?

-- Естественно. А как же иначе?

Пеклушин сквозь затемненные стекла очков потрясенно смотрел на участкового и не мог понять, почему он задает такие вопросы. Он почему-то был уверен, что раз пришел он к нему, а не к соседу, значит, участковый на его стороне.

-- Мне кажется, вы сами нарушаете правила общежития, -- не слишком уверенным голосом попытался Мезенцев укорить хозяина. -- Все-таки после двадцати трех ноль-ноль...

-- Нет такого закона! -- ладонью отсек от себя все претензии Пеклушин.

Мезенцев пролистал его заявления и вытянул один из листков.

-- Вот. Вы же сами пишете: соседи мешают вам отдыхать путем частых ударов по батарее центрального отопления, а сосед сверху ходит по паркету в обуви, как лошадь, и ходит даже после двадцати трех ноль-ноль, что запрещено законом...

-- Где? -- нагло вырвал Пеклушин листок из рук Мезенцева, скользнул по нему взглядом и, скомкав, швырнул в заросли. -- В общем, так: я не для того жаловался, чтобы вы, как участковый, эту пьяноту покрывали. Разберитесь с ними. А у меня каждая минута... Знаете, сколько стоит у меня каждая минута?

Телефонный звонок из зала позвал к себе Пеклушина.

-- Вот видите. И так круглые сутки. Звонки, звонки, звонки... Я вообще удивляюсь, почему никто не звонил целых десять минут.

Он ловко шмыгнул сквозь проем в зеленой стене к выходу. Мезенцев -за ним.

В зале Пеклушин схватил с журнального столика радиотелефон, с хорошо поставленной начальственной хмуростью пробасил в белую трубку:

-- Я вас слушаю, -- и вдруг поплыл лицом, стал мягким и влажным, как пластилин на жаркой печке. -- Ви-и-итюша, это ты?.. Где-где?.. На Канарах?.. Как тебя занесло в такую глушь?.. А?.. Старые кости греешь? Я тут искал тебя по одному делу, но твои люди молчат как сфинксы. Уехал, мол, и уехал... А?..

Что-то неуловимое мелькнуло по лицу Пеклушина. Пластилин затвердел, стал камнем, гранитом. От него повеяло холодом, словно и не человек теперь стоял перед Мезенцевым, а ледяной столб.