Всеволод Иванов - Голубые пески

В Олимпиадиной комнате с деревянным стуком уронили что-то. Вдруг громко с болью вскричала Олимпиада. Еще. Бросился Кирилл Михеич, отдернул дверь.

Прижав коленом к кровати волосы Олимпиады, Артюшка, чуть раскрыв рот, бил ее кнутом. Увидав Кирилла Михеича, выпустил и, выдыхая с силой, сказал:

- Одевайся. В гостиницу переезжаем. Будет в этом бардаке-то.

- То-есть как так в бардаке? - спросил Кирилл Михеич. - Я твоей бабой торговал? Оба вы много стоите.

- Поговори у меня.

- Не больно. Поговорить можем. Что ты - фрукт такой?

И, глядя вслед таратайке, сказал:

- Ну, и слава богу, развязался. Чолын-босын!..

Вечером он был в гостях у генеральши Саженовой. Пили кумыс и тяжелое крестьянское пиво. Яков Саженов несчетный раз повторял, как брали "Андрея Первозванного". Лариса и Зоя Пожиловы охали и перешептывались. Кирилл Михеич лежал на кошме и говорил архитектору Шмуро:

- Однако вы человек героинский и в отношении прочих достоинств. Про жену мою не слыхали? Говорят, спалил Запус Лебяжье. Стоит мне туда с'ездить?

- Стоит.

- Поеду. Кабы мне сюды жену свою. Веселая и обходительная женщина. Большевиков не ловите?

- На это милицыя есть.

- Теперь ежели нам на той неделе начать семнадцать строек, фундаменты до дождей, я думаю, подведем.

- Об этом завтра.

- Ну, завтра, так завтра. Я люблю, чтоб у меня мозги всегда копошились. Я тебе аникдот про одну солдатку расскажу...

- Сейчас дело было?

- Ну, сейчас? Сейчас каки аникдоты. Сейчас больше спиктакли и дикорации. Об'ем!..

Варвара в коротеньком платьице, ярко вихляя материей, плясала на кошме. Вскочил учитель Отчерчи и быстро повел толстыми ногами.

Плясал и Кирилл Михеич русскую.

Генеральша басом приглашала к столу. Ели крупно.

Утром, росы обсыхали долго. Влага мягкая и томящая толкалась в сердце. Мокрые тени, как сонные птицы, подымались с земли.

Кирилл Михеич достал семнадцать планов, стал расправлять их по столу и вдруг на обороте - написано карандашом. Почерк мелкий как песок. Натянул очки, поглядел: инструкция охране парохода "Андрей Первозванный". Подписано широко, толчками какими-то - "Василий Запус".

Конец первой части.

Книга вторая. Комиссар Васька Запус.

(Продолжение.)

I.

Идя обратно, - с озера, - у пашен, где крупное и твердое жнивье, Запус увидал волка. Скосив на-бок голову, волк подбористой рысью пробежал совсем близко. Запус заметил - в хвосте репейники, а один бок в рыжей глине.

Запус (так: "репейники, вцепилось, круглое, пуля, убить") дернул руку к пуговице кобуры. Волк сделал высокий и большой, словно через телегу, прыжок. Запус тоже подпрыгнул, стукнул каблуками и закричал:

- Ау-ау-ау!..

И дальше, всю дорогу до сеней просфирни, Запус смеялся над растерянным волчьим хвостом:

- Как тряпица!.. Во-о-олк... Во-о-оет!.. Ко-оро-ова!.. Корова, а не волк, черти! Ха-а-а!.. Тьфу!

Напротив сеней, подле воды, в боте (долбленой лодке) сидел Коля Пимных. Голова у Пимных маленькая, как бородавка, а удилище в руке висело, как плеть. В садке неподвижно лежали золотисто-брюхие караси, покрытые кровавыми полосами - точно исхлестанные.

Запус остановился у бота и, глядя через плечи Пимных, спросил:

- Просфирня дома?..

Голос Пимных был гулкий, но какой-то гнилой.

- Мое какое дело? Ступай, узнаешь. Это ты с матросами-то приехал? Оку-урок! Землю когда мужикам делить будешь, мне озеро в рыбалку вечную отдай.

- Рыбачишь?..

Пимных встречал Запуса каждый день. Ночами приходил к ферме, где стоял отряд. Со стога, против фермы, долго с пискливым хохотом глядел на костры. А в деревне, встречая Запуса, задавал чужие вопросы.

- Карась удочку берет, когда шипишка в цвету, знай. Карася счас ловят сетью али саком, можно ветшей. Ты не здешний?..

- Удочку зачем тебе?

- Это не удочка, а удилище. Только леска для отвода прицеплена, дескать, хожу на рыбалку. Бывает, что отнимают, скажут, буржуй.

- Отымут?.. Кто?

- Все твои, дизентеры. Ты им когда земли нарежешь? Пущай они осядут, не мешают. Сам-то какой губернии? Я все губернии знаю - Полтавскую, Рязанскую, Вобласть царя Донского - атамана Платова... В вашей губернии как баб боем берут...

Он вдруг широко блеснул белками глаз, пискливо засмеялся:

- В каждой губернии на бабу свой червяк, как на рыбу. - Где бьют, где щекочут.

Запус повернулся к просфирниным сеням. Пимных, густо сплевывая в воду, бормотал поверья о бабах. Руки у него липко щелкали, точно ощупывая чье-то потное тело, голос облеплен слюной. Запус обернулся: губы у Пимных были жилистые, крепкие, как молодая веревка.