Олег Игнатьев: Самый длинный месяц

— А на кой ляд я ее, шлюху, буду покрывать? Скажу как есть: не муж он ей совсем. Вот видите, — поддернув брючину, Червонец показал свою наколку: — Крест и круг.

Климов и Гульнов молчали. Они уже это видели.

— А кто придумал? — Червонец вопросительно взглянул на них и залихватски стукнул себя в грудь. — Его величество Червонец! Видите, — снова перевел он взгляд на свою ногу. — В круге крест.

— И что? — спросил Гульнов.

— А то, — хвастливо поднял палец вверх Червонец. — У моего креста двенадцать точек, а в круге их двадцать четыре. Этот маленький секрет придумал тоже я, — тщеславие его буквально распирало. — Как ни раздели, все поровну.

— Зачем?

Червонец посмотрел на Климова и рассказал, что в интернате было их четыре «корефана»: Репа, Блин, Стопарь и он, Червонец, своего рода три мушкетера и Д'Артаньян. Наколку делали по очереди, каждый колол по точке, отсюда и кратность. Для друга ничего не жалко, называется.

Климов чувствовал себя человеком, выставленным на посмешище: как он раньше не допетрил! Ведь блатные обожают тайную символику… хотя… Владимир Шевкопляс к суду не привлекался, в зоне не был.

— А как у бармена наколка появилась?

— Валька попросила.

— И вы сделали?

— Куда деваться! Башли позарез были нужны. Для поддержания штанов. Но только ша! — он снова поднял палец вверх, но уже с видом заговорщика. — У Валькиного е… хандэбабай… на круг двадцать семь точек, а в кресте одиннадцать. Я память юных лет не предаю.

— Но друга предали. Как его звали?

— Как? — Червонец скис. — Стопарь… Хороший был друзяк, да сел, мудило, на иглу… Вот крыша и поехала.

— А ну-ка, расскажите поподробнее, — Гульнов включил магнитофон и стал настраивать его на запись.

Червонец замялся, но после того, как закурил и выдохнул табачный дым, прикрыл глаза рукой. Климов давно заметил за ним эту привычку: прежде чем ответить, он прикрывал глаза.

— А че тут попусту базлать? — начал Червонец. — Накумарился, зараза, и попер на Вальку с топором. Они тогда в Ташкенте жили, на окраине. Была у них халупа с палисадом, так себе, но им хватало. Главное, никто им не указ, сами себе хозяева. А к ним, как раз, маханша прилупила погостить…

— Гарпенко? Ваша тетка?

— Она, родная.

— И вы там были?

— Принесла нелегкая.

Червонец пустил дым из носа, пепел сбил под стул. Это Климову не понравилось, но он молчал. Ковал железо.

— Продолжайте.

— Ну… попер на Вальку, а маханша… то есть… этим топором его и тюкнула. Смокрушничала, па-ла…

— В порядке, так сказать, защиты? — спросил Климов и подумал, что Игорь Легостаев не убил бы, таким он представлял его себе. Тем более, таким ужасным способом.

— Когда произошло убийство?

— Точно не скажу, не помню… В августе восьмидесятого, давно… Валюха осенью уже работала в Сибири, в леспромхозе… Мать ее по-срочному халупу продала и амба. Шито- крыто.

Климов вспомнил мощную стать Нюськи-лотошницы, ее тяжелый исподлобный взгляд и подпер щеку рукой.

— Шевкопляс уехала одна?

Ему предстояло еще во многом разобраться, и разобраться без спешки. Иначе он рискует запутаться в своих сетях. Ему с детства нравилось распутывать на удочке леску, когда они бегали рыбачить. Не исключено, что его пристрастие к медленному и одновременно спорому занятию помогало и теперь.

Червонец глубже затянулся сигаретой, глотнул дыма.

— С мужем, с этим… барменом который… Он у нее, — Червонец покрутил у виска пальцем, — малость того… Все хнычет, как поддаст, что он говно и его надо расстрелять.

— Это еще почему? — насторожился Климов.

— А пойми его! — Червонец сплюнул на пол. — Считает, что на нем кровь человека. Базарит, что кого-то грохнул. Мочканул.

— Может, так оно и есть?

— Да фига два! Он шизанутый? Это Валька, па-ла, сделала его таким.

— При помощи лекарств?

— Гипнотизирует. В дурдоме научилась.

— Так, — с вопросительной интонацией протянул Климов, давая ему возможность высказаться обстоятельнее. В этом замечании Червонца мерещилась разгадка всего дела.

— Бандура пашет?

Червонец мотнул головой в сторону магнитофона и, услышав от Гульнова «да», потер висок.

— Тогда лады. А то Валюха, лярва, мясо на меня повесит. Сука еще та.

Он докурил и притушил бычок о ножку стула.

— Подставит и не охнешь. А я не убивал.

— Вполне возможно, — согласился с ним Климов, по опыту зная, как нелегко изобличить убийцу, непосредственного исполнителя.

— Когда вы у них были? — повторил он свой вопрос, и Червонец признался, что уехал из Ташкента в августе, семнадцатого числа. После убийства.