Олег Игнатьев: Самый длинный месяц

— А кто хозяин?

— Человек вне подозрений.

— Значит, угнали. Червонец и угнал.

— Мы его нашли под Краснодаром, — сообщил Андрей.

— Червонца?

— Нет, «Москвич». Вернее, то, что от него осталось.

— Таксист вам мою просьбу передал?

— А как же! Тут он молодец. Да мы запурхались на переезде: подвела коробка передач. Ни тпру, ни ну… Прямо на рельсах.

— Не завидую.

— Едва под электричку не попали.

Представив, как оперативная группа на руках перетаскивает их «жигуль» с железнодорожного полотна, Климов понимающе кивнул:

— Что Бог ни дает…

Гульнов по-своему истолковал его слова.

— Еще секунды три, и этой красотули, — он похлопал по рулю, — у нас бы не было.

— Я не о ней, — начал было Климов, но Андрей не дал договорить:

— Юрий Васильевич, совсем из памяти… ответ пришел…

— Из Министерства обороны?

— Да.

— Давно?

— Сегодня утром.

— Ну и что?

Гульнов притормозил у перекрестка, дождался, когда вспыхнет желтый свет, потом зеленый, и повернул направо, к управлению.

— Я не смотрел, вы позвонили.

— Ладно, не горит. Нам Шевкопляс нужна.

— Возьмут.

Через час оперативные группы стали съезжаться. На этот раз сработали четко, без осечки.

О том, что Климов вырвался на волю, Шевкопляс знать не могла, была в отгуле, и взяли ее дома, вместе с мужем. Стоматолога арестовали на работе, когда он собирался уходить. В кабинете и обняли. При аресте он имел вид человека, только что ошпарившегося кипятком: глаза навыкате, рот повело, а крика нет. Из-под врачебного кресла извлекли климовский пистолет и удостоверение.

— Откуда это у вас? — жестко спросил Гульнов, и лицо любителя китайских безделушек обметало мелкой мутной сыпью пота.

— Я не… — отшатнулся тот от пистолета и заегозил локтями. — Я не знаю.

Потрясен он был до умопомрачения.

— Напомнить?

Порог стоматологического кабинета переступил Климов. Его появления было достаточно, чтобы Задереев начал давать показания.

Выложил он все, и даже больше.

— Одежду товарища…

— Для вас я гражданин.

— Простите, — скуксился радетель сексуальных оргий. — Вашу одежду взял себе Червонец, а книга «Магия и медицина» спрятана у шефа, в кабинетном диване.

— У Озадовского? — переспросил Гульнов, поскольку было непонятно: у какого «шефа». Задереев кивнул: у него.

— Где кабинет?

— Наверху.

— Сам он ничего не знал?

— Откуда? — удивился стоматолог. — Это Шевкопляс припрятала. Хитрая баба.

— Он что, действительно, болел все эти дни? — спросил Климов и услышал утвердительное «да».

Ловко придумано, отметил он про себя и заторопился наверх, где находилась кафедра. Но ключей от профессорского кабинета ни у кого не оказалось, и Климов махнул рукой: потом заедем, заберем, сейчас необходимо взять Червонца.

Климова подмывало показаться на глаза пампушке, но он счел это ребячеством. Потом.

Кликнув Андрея, он скорым шагом направился к машине. Был он все в тех же ватных штанах, казенной стеганке, и только на ногах вместо галош сияли чьи-то лакированные туфли. Они сто лет уже валялись у него в шкафу, а вот сегодня пригодились. Кто их там оставил и когда, он не знал. Правда, на размер великоваты.

— Поехали, Андрей!

Задереева повели к другой машине. Шел он с невменяемым лицом великомученика. Но если он был полностью подавлен происшедшим, то, как и следовало ожидать, Червонец оказал сопротивление. В жизни люди каждый раз ведут себя по-новому, но уголовники считают своим долгом покобениться.

Сначала в глазах Червонца промелькнуло паническое замешательство, но потом раздался яростно-срывающийся крик:

— В гробу я вас видал, менты поганые!

Он сделал руками движение, как будто разрывал или пытался разорвать невидимые путы.

Было ли это позой или устоявшимся стилем, трудно сказать. Когда кажется, что человек готов на все, он редко доводит угрозу до конца. Растрачивается по пустякам, демонстрируя свое презрение к людскому окружению. Но сталкиваясь с настоящим мужеством, они ломаются как спички: хруп — и нет.

Словом, Червонец сразу же повел себя как очень невоспитанный товарищ.

— Не дури, — тихо, но внятно предупредил его Климов и предложил пройти в машину по-хорошему. Но тот злобно ощерился и обозначил свое отношение к нему весьма недвусмысленным жестом:

— А ху-ху не хо-хо? — он скрючился, и согнутая под прямым углом рука уперлась в его пах. Рот напряженно потянуло вбок, блеснула золотая «фикса».