Олег Игнатьев - Самый длинный месяц

Климову сразу вспомнилось сегодняшнее утро, когда он решил пройтись пешком, и облегченно вздохнул. Значит, никакого заскока у него нет, а в психбольницу потянуло оттого, что Озадовский в тот момент подумал о какой-то санитарке.

— А почему все было таким крупным? Особенно цветы?

Он уже не сомневался в своей психике.

— Все дело в том, что, когда останавливается время, детали мира укрупняются.

— Понятно…

Климову захотелось попросить хотя бы на ночь книгу Карлейля «Этика жизни», но вслух он спросил совсем иное:

— Скажите, а вы сами…

— Что?

— Корыстно чужой психикой не пользуетесь?

Хозяин дома рассмеялся.

— Ох, Юрий Васильевич! И все-то вы хотите знать, и все- то вам скажи.

— Такая работа.

— Нет. — Лицо Озадовского внезапно потемнело, даже посуровело. — Здесь дело чести. Клятва Гиппократа: «Клянусь Аполлоном — врачом, Асклепием, Гигией и Панаксеей… всеми богами и богинями, беря их в свидетели… Чисто и непорочно проводить свою жизнь и свое искусство…»

Расстались они почти друзьями.

Крупную, угадываемую издали фигуру подполковника Шрамко он заметил в конце коридора, как только поднялся к себе на этаж. Тот шел ему навстречу.

— Зайди ко мне с Гульновым, — ответив на климовское приветствие, озабоченно сказал он и быстрым своим шагом направился дальше.

Распоряжение отдано, надо выполнять. Хотя Климов мог вообще не появляться на работе: у него отгул. Но пререкаться не стал. Служба в милиции даже словоохотливых делает молчунами.

В кабинете его ждал Андрей. В его воспаленных бессонницей глазах играл огонек самодовольства.

Климов бросил свою тощую папку на стол, прихлопнул ее ладонью.

— И ты тут? Соскучился по нервотрепке?

Кажется, он вложил в свой голос чересчур много энергии, потому что Андрей недоуменно заморгал:

— А что такое?

— Начальство вызывает. Оно, видите ли, знать не знает, что у нас с тобой отгул.

— Не может без нас жить, — сочувствующе-ироничным тоном произнес Андрей и поднялся, чтобы идти. В эту секунду звякнул телефон.

Климов снял трубку.

Отведя потянувшуюся к ней руку Андрея в сторону, он раздраженно бросил:

— Да! Я слушаю.

Звонила Легостаева. Дрожаще-мягким голосом она позволила себе узнать, «нет ли каких вестей?»

— Я себе места не нахожу…

Ах, с каким бы удовольствием Климов швырнул трубку на рычаг, но воспитание не позволяло. Он едва сдержался, чтоб не нагрубить.

— Елена Константиновна, я попрошу об одолжении: не дергайте меня по пустякам!' Договорились? До свидания.

От холода собственных слов у него даже заломило в груди. Чтоб как-то полегчало, он потер ее рукой.

— Пошли.

Андрей пропустил его вперед и, нагоняя в коридоре, понимающе спросил:

— Легостаева?

— Она.

— Неугомонная женщина.

— Да уж душу вынет.

В каждом деле, которым занимаешься с полной отдачей сил, волей-неволей оставляешь часть своей жизни.

Пытаясь угадать, зачем они понадобились начальству, Климов не удержался от сарказма:

— В деспотических государствах из всех навыков больше всего ценится умение командовать людьми.

Какое-то время они шли молча, затем Андрей вздохнул, как бы подводя итог своим размышлениям, и все тем же иронично-сочувственным тоном заметил, что и республики питают слабость к этому умению.

В кабинете Шрамко они провели целый час.

Сначала Климов отчитывался по делам, которые «зависли», потом не без иронии рассказал о том, как они с Андреем «рыли землю» и выкопали из нее Червонца, но Легостаева его за сына не признала: одежка — та, а человек — другой.

— Заявление она забрала?

— Пока лежит.

— Запрос в Министерство обороны отправил?

— Отослал.

— Ну, ладно, подождем ответ, — сказал Шрамко и облокотился о стол. — Что у тебя еще? Помощь нужна?

Климов пожал плечами, помолчал и не то, чтобы зло, но с явным раздражением сказал:

— Если бы не отвлекали, было б лучше.

— Я тоже этого хочу, — пристукнул кулаком ладонь левой руки Шрамко и взял у Климова отчет.

Андрей подпер подбородок и тут же убрал руку. Вид у него был утомленно-скучным. Казалось, все усилия его лица были направлены на подавление зевоты, отчего оно искажалось судорожным подергиванием. Глаза слипались, голова клонилась.

Климову стало жаль помощника. Сам он не испытывал желания прилечь. Как всякий, кто привык растягивать дела до ночи, а порой и до утра, он давно научился спать урывками, чаще всего в машине, приткнувшись на заднем сиденье, изредка — на затянувшихся пустопорожних совещаниях: провалится в беспамятство минут на семь, на восемь, встрепенется и опять готов к «труду и обороне», как говорит Андрей.