Олег Игнатьев - Самый длинный месяц

Климову польстило такое уточнение. Получалось так, что в их «ученом» споре он одержал победу. Хоть маленькую, но…

— Иннокентий Саввович…

— Я слушаю.

— Вы не могли бы, в двух словах, пересказать сюжет украденной у вас книги?

— «Магии и медицины»?

— Да. Почему ее искала инквизиция?

Озадовский на какое-то мгновение задумался, потом зажал трубку в зубах, потянулся за спичечным коробком. Взяв его со стола, достал спичку, чиркнул. Держа ее на весу и глядя на колеблющийся язычок пламени, ответил:

— У книги не может быть только один сюжет. Так не бывает.

Климов смутился.

— Может, я коряво выразился…

— Ничего, я это к слову.

Прикуривая, Озадовский смежил веки, и стало видно, как дрожат его ресницы. Глубоко и жадно затянувшись, он выдохнул дым и откинулся в кресле.

Возникла небольшая пауза.

Климов заметил за ним привычку дожигать спичку до конца и в тот момент, когда он перехватил ее за сгоревшую, истонченно-скрученнуто часть, изменил вопрос:

— Я хочу понять, кому она нужна сейчас? Ведь эта книга…

— Вы хотите сказать, книга прошлого?

— Да.

Черный, догоревший остов спички был опущен в пепельницу.

Озадовский улыбнулся.

— Не страшитесь власти прошлого, каким бы оно ни было, оно вас не обманет, чего нельзя сказать о будущем. А книга… На чей-то взгляд, она ничто иное, как средневековые поверья, ужасы и бредни, а при внимательном прочтении становится понятно, что ужас наш проистекает целиком из неизвестности.

— В каком смысле?

— Мы просто не осведомлены о жизни вообще.

— В масштабе вселенной?

— Если хотите, так. У нас до сих пор нет критериев, согласно которым можно отделить живую природу от мертвой.

— То есть, ни идеалисты…

— …Ни материалисты истины не знают. А эта книга, — Озадовский вынул изо рта дымящуюся трубку и, наклонившись вперед, в упор посмотрел на Климова, — дает ключ к распознанию живой природы, а применительно к людскому бытию, содержит тайны психогнозии…

— А что это такое?

— Особенные знания, благодаря которым используется психика другого человека.

— В своих целях?

— Да.

Сказано это было с такой гипнотической силой, что Климова пробрал холодный трепет. И почему-то страшно потянуло оглянуться. Он еле справился с этим желанием. С этим своим… Своим? А может быть, как раз наоборот? «И что я потеряю, если оглянусь?» — Мысли его стали путаться, тесниться, ускользать. — «Возьму и оглянусь. Что здесь такого? Мало ли причин… Не все ведь поддается точному определению.»

От внутренней борьбы у него пот холодный потек меж лопаток. Чушь какая-то!

И чья-то властная настойчивая сила повернула его голову назад.

Стены, отделявшие библиотеку от кухни, исчезли, их не было, да и кухни в ее обычном понимании не существовало… В воздухе висели чашки с торчащими в них мельхиоровыми ложечками, сахарница, блюдце с сервелатом… Красивый букет хризантем в хрустальной вазе. Цветы крупные, просто огромные, неизъяснимо чудные… Хотелось их прижать к лицу… А за ними, во дворе кооперативного дома злобно орали, взмахивая крыльями и наскакивая друг на дружку, береговые чайки, собиравшиеся по утрам возле мусорных ящиков. Дождь перестал. В лужах сверкало солнце, и растленно-хамские глаза ангорской кошки, сидевшей на лавочке возле подъезда, презрительно сощурились при виде Климова. Это уже слишком! Он резко наклонился, и та, мяукнув, спрыгнула на землю. Видит Бог, сделала она — а может, это кот? — тогда сделал он это с какой-то гнусной сутенерской ухмылочкой… Климов заозирался: какое утро? Откуда солнце? Уже, наверное, полдень… Что с ним происходит? Ничего… Он должен ехать в психбольницу… Это бзик, заскок… Не выспался как следует. Банальнейшее переутомление…

«Кто много видит, тех стремятся ослепить».

Чей это голос?

Климов яростно потер виски.

— Очнулись?

Хозяин дома сидел в той же позе, держа дымящуюся трубку в руке и подавшись вперед, но участливый тон вопроса не мог скрыть торжествующей окраски голоса, словно профессорского сердца коснулась никому не ведомая радость.

— Наваждение какое-то, — слабо усмехнулся Климов, хотя намеревался сделать вид, что ничего особенного не произошло. Так, незначительное головокружение по типу гипогликемии.

— Впечатляет, правда?

По всей видимости, это была старая, испытанная шутка. И реакция гостя пришлась по душе хозяину дома. Но Озадовский опроверг его догадку:

— Наша работа почти всегда экспромт. Впрочем, как и ваша, так я думаю.