Олег Игнатьев - Самый длинный месяц

— Не лукавьте, — уличающе погрозил ему пальцем хозяин и без всякого перехода сообщил, что они будут чаевничать.

Климов попытался отказаться, но решив, что старик голоден, признательно спросил:

— Так вам помочь?

— Не стоит. Я привык все делать сам. — И грустно пояснил: — У каждого есть тайна, которую он тщательно скрывает.

Попыхивая дымком, он отправился в кухню, а гостю предоставил возможность полистать книги. Выходило, что профессор и впрямь способен читать чужие мысли, о чем нередко приходилось слышать.

Квартира у него была большая, особой планировки: мебель в ней стояла изумительная, дорогая, темного красного дерева. Старинному убранству комнат соответствовала и посуда: с позолотой, с монограммами и вензелями. Это наводило на размышление, что профессор по своей натуре — барин. Особенно, если учитывать те потрясения, которые пережила Россия. Роскошь нуждается в уходе. И вообще, что это за богатство, если оно не оттенено чьим-то убожеством? Величие покоится на пресмыкательстве. Не сам же Озадовский лазит с тряпкой по углам и выгребает пыль. «Холуй, лакей, приспешник — это не профессия, — беря в руки сочинения Павла Флоренского, подумал Климов. — Нет, не профессия. Это сродни врожденному недугу: убийственная жажда жить, подглядывая в щелку, приворовывая и фискаля. Так что, слуги в доме, это черви в яблоке. Впуская их в дверь, человек впускает их в свое сердце. Владельцев замков губит не сама роскошь, а холопство. Его завистливые чада».

Пролистнув сочинения Павла Флоренского, он поставил их на полку рядом с томом Н.А. Морозова «Христос», провел пальцем по корешкам многотомной эпопеи Пантелеймона Романова «Русь», выдвинул на себя, но не стал раскрывать «Лолиту» В. Набокова, подровнял с арцыбашевским «Саниным» и задержался около собрания сочинений Василия Осиповича Ключевского. Этого историка он открыл для себя недавно и уже было погрузился в чтение, как его позвал хозяин:

— Прошу за стол.

Помыв руки, Климов прошел в кухню, где ему было предложено место за полукруглым столом, застеленным чистейшей льняной скатертью.

С деликатно выраженным хлебосольством Озадовский указал на свежеиспеченные гренки, придвинул блюдце с тонко нарезанным сервелатом, налил в чашку густозаваренного чая с нежным запахом жасмина и посоветовал разбавить молоком.

— Нет ничего полезнее для почек.

Климов поблагодарил за совет, подлил в чай молока и, размешивая сахар, подумал, что хорошо бы взять почитать книгу Карлейля «Этика жизни», которую он углядел на полке, между томами Соловьева и Карамзина.

— Самое обидное, — накалывая вилкой поджаренный хлебец, с затаенной печалью произнес Озадовский, что вещи очень быстро привыкают к другим хозяевам. — И Климов понял, что говорилось о похищенном сервизе. А может, и о книге «Магия и медицина».

— Ценный сервиз?

— Да, так себе, — отхлебнув чай, промолвил Озадовский. — Я не о нем, о книге. — Выражение лица стало таким, каким оно бывает у человека, который силится и не может пересилить зубную боль. — Знаете, с определенного возраста каждый мальчишка начинает что-нибудь копить. Чаще всего деньги. Опять-таки до определенного времени. Потом наступает пора всевозможных расходов. — Он сделал большой глоток. Вторая волна накопительства захлестывает в старости. Круг замыкается. А я, — он отставил чашку с недопитым чаем, — ужасный скряга: всю жизнь собирал книги.

— Да, я видел. Даже Ницше есть.

— Ну, это что! — вяло отмахнулся Озадовский. — Сколько книг пропало…

— В годы культа?

— Раньше, и потом, конечно… не без этого.

— Но все равно, библиотека у вас просто уникальная.

— Последние годы везло, я приобрел такие раритеты, — он покрутил головой и поправил на своем горле шарф, — сам удивлялся. Хотя любимое занятие стариков — составлять завещание. Простительный в моем возрасте солипсизм.

— А… что это такое? — поинтересовался Климов, исподволь приучая хозяина к своему профессиональному любопытству.

— Солипсизм?

— Да.

— Крайний эгоизм. Составляя завещание, старики пытаются заглянуть в будущее, в какой-то мере повлиять на ту жизнь, в которой им уже нет места, и в этом есть рациональное зерно. Да вы ешьте, не стесняйтесь. Вот колбаса, грузинский сыр, есть буженина. Я достану? — Озадовский потянулся к холодильнику, но Климов прижал его руку к столу: — Честное слово, не надо. Я вас слушаю.

— Так вот, — утер рот салфеткой хозяин, — старики пытаются хоть одним глазком заглянуть в будущее, а далеко вперед заглядывают лишь философы, иногда писатели, и почти никогда, заметьте, — он аккуратно сложил салфетку и посмотрел на Климова, прямо в глаза, — политики.