Климову показалось, что он всецело находится в его власти. Еще бы! Всю жизнь изучал медицину и магию. Что ему чужая воля, если он умеет ею управлять. И как только Климов пришел к такому выводу, из кухни пахнуло пушистой среднеазиатской дыней, а на столе, вместо пепельницы появилась роскошная ваза с крупным виноградом.
— Угощайтесь, пожалуйста.
Климов отрицательно помотал головой.
— Не хочу.
— А что же вы хотите?
— Ничего.
— Неправда. Вы пришли узнать, кто убирает дом, кто у меня бывает, кто готовит мне еду? Я не ошибся?
— Нет.
Ваза с виноградом исчезла, но запах дыни остался. Климову впервые стало страшно. Теперь не он, его допрашивали. Четко, жестко, деловито.
Поглощенный мыслью о том, что он стал жертвой изощренного гипноза, Климов сделал над собой усилие и попытался встать, но рука Озадовского мягко, властно, успокаивающе легла на его плечо.
«Когда он успел встать?» — подневольно изумился Климов, и то обстоятельство, что собственное тело и мысли неподвластны ему, подействовало на него удручающе.
— Вы когда-нибудь пробовали повесить кошку?
— Нет.
— А я вот знаю. Неимоверно трудно. Чувство надвигающейся смерти озлобляет ее, и она загодя бросается на вас. Не убегает, нет, как прочее зверье, а целит выцарапать глаза… Не говоря уже о том, что она с сатанинской ловкостью высвобождает голову из петли, как ее ни вешай.
— Это вы к чему?
Сложный запах табака и хризантем вытеснил из комнаты безумный запах дыни.
— А к тому, что человек, укравший мою книгу…
— Чует смерть?
Климов и не заметил, как к нему возвратилось сознание.
Хозяин дома сидел на своем месте, в кресле, покуривая трубку, и в его взгляде не было ничего сверхестественного, потустороннего.
— Вы угадали: чует. Мало того, он способен убить.
— Кого-нибудь подозреваете?
Наступил момент, ради которого он и пришел сюда.
— Трудно сказать.
(Чего он мямлит?)
— И все-таки.
— Однажды, — Озадовский покрутил на столе панцирь краба, — я имел неосторожность пригласить к себе сотрудников… Был какой-то юбилей, уже не помню… в общем, кафедральные работники пришли ко мне домой… Ах, да! — оставил он в покое пепельницу, — в Лондоне издали мою монографию… И вот жена…
— Это в каком году? — с назойливым любопытством тупицы спросил Климов, и Озадовский поморщился:
— Дайте подумать. Чтобы не ввести вас в заблуждение… Семь лет назад.
— И ваша жена…
— Похвасталась редчайшей книгой.
— И ее секретами?
— К несчастью.
Записав фамилии гостей, приходивших к Озадовскому на юбилейный ужин, Климов выделил для себя Задереева.
— А стоматолог как тут очутился? Среди психиатров?
Озадовский смущенно кашлянул, погладил подлокотник кресла и ответил:
— Видите ли, у жены были плохие зубы, ну и…
— Понимаю.
— С тех пор я никого к себе не приглашал.
Климов не поверил.
— Так-таки и никого?
Озадовский вынул изо рта трубку, которая давно погасла и задумчиво коснулся чубуком надбровья.
— Пожалуй, приходил… Семен Петрович.
— Кто такой?
— Лифтер… Помочь расставить мебель. Кстати, эти полки делал он.
— Хороший мастер, — оценил работу Климов. Книжные тома подписных изданий стройными рядами помещались на искусно сделанных полках темного дерева.
— Заметьте, все под старину.
Климов кивнул. Замок профессорской квартиры открыли настолько тщательно подогнанным ключом, что эксперты в один голос утверждали о ювелирном мастерстве того, кто подгонял.
В прихожей, собираясь уходить, Климов небрежно спросил:
— А почему, когда я оглянулся, я не увидел стен, да и вообще… Там было утро, солнце, все такое крупное?
— А кошка, кошка вам понравилась?
— Ужаснейшая тварь! И этот взгляд… какой-то…
— Хамский?
— Да.
— И дьявольски порочный?
— Близко к этому.
— Вы понимаете, — Озадовский коснулся его плеча, — я в это мгновение думал об одной санитарке, работающей у меня на кафедре: миловидна, хитра и не больше. Хотя на язычок остра. Так вот… Не знаю, как бы это правильней определить… Порой она бывает агрессивно-угодлива и, простите за нескромность, так чувственно-жеманна, похотлива. Поговаривают…
— Что? — насторожился Климов, хотя никакой связи санитарки с кошкой пока не улавливал.
— У нее… в некотором роде… роман со стоматологом. Наверное, это все и спроецировалось в вашем сознании.
— В моем?
— Ну да. Я индуцировал вам наваждение. А утро, солнце… это объяснимо: я постарался вызвать лишь приятные ассоциации.
Читать дальше