Олег Игнатьев - Самый длинный месяц

— Какая еще мать? — скривился-дернулся Червонец.

— А такая… Легостаева Елена Константиновна.

Червонец короткоругнулся.

— Да вы что, в натуре, охренели?

Андрей постучал по столу, и тот понял. Оглянулся на притихших девушек, раскинул руки.

— Извиняюсь.

Он изобразил нечто вроде книксена на стуле и подмигнул одной из них. Та опустила глаза, а другая, с ярко нарумяненными скулами, презрительно скривила губы, дескать, получил? Вот и сиди, сморкайся.

У того аж зубы скрипнули. Я, мол, тебя, курва… Но смолчал.

Пока дожидались Легостаеву, Климов попытался дозвониться Озадовскому, но телефон молчал. И это было непонятно. Такой пунктуальный старик, договорились на восемнадцать тридцать, сейчас уже четверть восьмого…

Убедившись, что, кроме длинных гудков, он больше ничего не услышит, опустил трубку и вышел в коридор. Ему хотелось поговорить с Легостаевой наедине.

Как только она поднялась по лестнице, пожал протянутую узкую ладонь и взял ее под локоть.

— Даже если это Игорь и вы его узнаете, а он начнет отказываться, мало ли по какой причине, постарайтесь не сорваться, не вымаливать признания угрозами…

— Да, да.

— Ни в коем случае.

— Я понимаю.

— Мы его не выпустим из виду.

— Хорошо.

Она смотрела на Климова, как бы спеша проникнуть взглядом в кабинет, и он, пропуская ее в дверь, подумал, что если задержанный окажется ее сыном, он вздохнет свободно.

Сделав несколько коротких, неуверенно-робких шагов по направлению к парню, Легостаева остановилась и стала рассматривать его с той простодушной и вместе с тем серьезной внимательностью, которая и смущает, и обезоруживает одновременно.

Что творилось у нее в душе, можно было лишь догадываться.

Девушки вытянули шеи, у Червонца посерели губы.

Момент был чрезвычайно волнующим, поэтому неудивительно, что когда Легостаева заговорила, голос ее задрожал.

— Мне очень жаль… — в глазах ее изменчиво-неуловимо промелькнуло внутреннее колебание, — по-видимому, я ошиблась… То есть… как бы это вам сказать… Одежда та, но вот лицо… Это не Игорь.

Голос прозвучал убито, на одной, почти неслышной, ноте.

Она повернулась к Климову и, стоило ему встретиться с ней взглядом, как оглушающая тоска и горечь одиночества сквозящим холодом коснулись его сердца. Было ясно, что ее представление о возможностях уголовного розыска сильно преувеличено.

Червонец с лихой радостью вскочил со стула.

— Все?

Девушки зашевелились.

— Мы свободны?

Климов покачал головой и кивнул в сторону Андрея. Одну минуточку, подпишем протокол.

Легостаева поискала глазами незанятый стул и как-то по- старушечьи кротко опустилась на него. Филипцов Всеволод Юрьевич, он же Червонец, глянул на нее с презрительным сочувствием и подмигнул Климову, мол, понимаю: у старухи не все дома. Тараканы в башке завелись.

И его можно понять, он крепко перетрусил. А вот из-за чего? Допустим, обозналась Легостаева, сочла его за сына, ну и что? Это заблуждение легко было рассеять, стоило копнуть поглубже, да и все. По крайней мере, у него есть дети, мать с отцом, жена… Всегда бы доказали, кто есть кто.

Климов глянул на торопливо расписавшегося в протоколе Червонца и, чутьем угадывая страстное желание скорее вырваться на волю, придержал того у двери.

— Давно из-за колючки?

— А вам-то что? — закобенился тот. — Что вы мне под шкуру лезете?

— Ну что ж, — скучным голосом негромко сказал Климов. — Перенесем свидание на понедельник. А пятницу, субботу, воскресенье, — он последовательно, один за другим, загнул на руке три пальца и показал их Червонцу, — ты проведешь в КПЗ. Посидишь, подумаешь, как нужно разговаривать со старшими. А заодно напишешь, где и как провел эту неделю. Кстати, у кого ты здесь остановился?

Поежившись от перспективы, показанной ему на пальцах, Червонец хмыкнул:

— Это вы умеете.

И хотя замечание было сделано как бы с издевкой, лицо его приняло извиняющееся выражение.

— Умеем, — с неодобрением в голосе отозвался Гульнов и встал из-за стола. — Елена Константиновна, распишитесь.

Климов подтолкнул Червонца к свободному стулу: посиди, остынь, подумай, и подошел к Легостаевой.

— Вот видите, нет никаких надежд, — сожалеюще разводя руки, сказал он в свое оправдание, и ему показалось, что он смалодушничал. Еще и не искал толком, а уже: «Нет никаких надежд». Ему стало стыдно и он, вместо того, чтобы утешить ее, стал буровить что-то об особенностях розыска пропавших без вести, о том, что за любой случайностью кроется закономерность, но она подняла свои померкло- грустные глаза и дотронулась до него так, точно он был музейным экспонатом, хрупкой статуэткой из императорской гостиной династии Цин.