Олег Игнатьев - Самый длинный месяц

— На кладбище. Домой всегда успеем.

— Тогда вперед.

Надгробных дел мастеров они застали в тот момент, когда те тихо-мирно выпивали и закусывали. В тесной подсобке, на газетной скатерти чин-чинарем торчала пол литровка водки в окружении железных кружек и стаканов, а сами мастера зажевывали выпитую влагу хлебом с колбасой. Все культурненько, все пристойненько. Было их пятеро, настороженно-дружно, с вызовом воззрившихся на неожиданных гостей. Кто тут из них свой, кто приблудный, Климов не знал, но Червонца выделил из тесного застолья мигом. Он сидел к нему бочком в своей бурачной кепке и наброшенной на плечи куртке болотного цвета. Худощавый, с угрюмым лицом и цепким взглядом.

— Какие люди, — приподнялся с деревянного чурбака широколицый крепыш в прожженной телогрейке, и уже по одному тому, как он без слов, одним лишь вялым жестом попросил дружков освободить местечко, было ясно, кто тут заправила.

Ишь ты, удивился Климов. Знает в лицо. А я вот тебя первый раз вижу.

— Виктор? — он в упор посмотрел на поднявшегося в полный рост здоровяка, и тот недовольно осклабился: — Ну?

— Пустовойт?

— А то кто же…

Климову показалось, что каждый, кто сидел за столом, сбитым из водочных ящиков, уже приготовился не только к длительному туру препирательств, но и к банальному «сматыванию удочек». Надо сказать, что больше всех занервничал Червонец. И без того тонкие его губы вытянулись в нитку. Не спуская с него глаз, Климов поманил к себе поближе Пустовойта и, когда тот, переступив через чурбак, приготовился слушать, весело спросил:

— Что же ты меня, хозяин, с новеньким не познакомил? Кто такой? Откуда? Как зовут?

— Ну, вы даете! — зябко пошевелил плечами Пустовойт и повернулся к столу. — Видали, как надо работать? Уже накололи.

Чувствуя на себе взгляд Климова, парень в бурачной кепке поднялся, упер руки в боки. Наброшенная на плечи куртка придавала ему вид нахохленного ястреба.

— Паспорт при себе? — официально спросил Климов и повернулся к выходу. — Поехали знакомиться.

Тот покорно шагнул следом.

Климов не мог сказать, от чего зависит удача, но думал, что зависит она прежде всего от веры в нее. Безмолвствуй, но помни, как учил один хороший китайский философ.

— Ой, да загулял, загулял, парень молодой, молодой, молодой… — Грянул сзади них нестройный хор, и чей-то задиристо взвинченный дискант горько запечалился: — В красной рубашоночке, хорошенький такой…

В машине Климов изучил паспорт задержанного.

Фамилия: Филипцов.

Имя: Всеволод.

Отчество: Юрьевич.

Год рождения: тысяча девятьсот шестидесятый.

Уроженец города Минеральные Воды. Прописан в станице Суворовской Ставропольского края. Женат. Дети в паспорт не вписаны. Военнообязанный.

В кабинете Климов предложил ему сесть, спросил: не курит ли? и, услышав, что нет, не имеет такой привычки, одобрительно кивнул и позвонил Легостаевой.

— Нужна ваша помощь. Кажется, нашли.

— Ой! — задохнувшимся голосом ответила она и прошептала, что сейчас подъедет.

Парень сидел насупившись, всем видом показывая, что он сам себе хозяин.

Андрей, прислонившись к стене, ждал возможных указаний Климова.

— Садись, будешь писать.

Освободив место, Климов выбрался из-за стола и пошел за понятыми. На улице уже стемнело, люди возвращались с работы, спешили домой, и никто не хотел «отвлекаться на пустяки». Наконец ему удалось уговорить двух девушек, имевших при себе студенческие билеты, поприсутствовать на процедуре опознания. Для пущей убедительности он показал им свое удостоверение.

Поднимаясь по лестнице, объяснил им роль, которую они будут играть: сидеть, молчать и ни во что не вмешиваться.

Девушки зарделись.

Кажется, теперь они не чувствовали себя дурочками, над которыми решили подшутить.

Косо глянув на Климова, пропускавшего студенток в кабинет, Червонец неприязненно спросил:

— За что забарыбилн, а?

Пришлось ответить.

— Может, ты не Филипцов, а Легостаев. Надо бы удостовериться.

— Чего-о?

Взгляд Червонца ошалело-зло переметнулся на Гульнова.

— Тюльку гоните! Решили в «крытую» упечь? Небось, концы не вяжутся опять?

Эта его манера изъясняться с помощью жаргона, лучше всякой анкеты говорила о том, что он уже успел «повкалывать на дядю», побывал в тюрьме.

Климову была понятна такая нервозность. Нет ничего страшнее неизвестности.

— Может быть, сразу сознаешься? — взял он один из пустующих стульев и сел возле стола, упираясь в крышку локтем. — В жизни всякое бывает. Мать простит…