Олег Игнатьев - Мертвый угол

С виноватой напряженностью Климов спросил, когда «это случилось», как произошло? Петр ответил, что, как минимум, два дня назад: соседка принесла кефир, но…

— Бабы Фроси уже не было. Скончалась.

— И ты сразу дал мне телеграмму?

— Как только узнал.

Когда люди чего-нибудь не понимают, у них резко меняется выражение глаз. И вообще, лицо становится другим. Одни хмурят брови, другие поджимают губы, третьи начинают улыбаться, словно извиняясь за свою недоуменностъ и растерянность.

Петр отстранился.

— Ты это к чему?

Климову стало неловко. В самом деле, что это он так, словно ведет допрос.

— Прости. Привычка доконала. Я ведь просто так и говорить-то разучился…

— Ладно, понял. Петр глянул на часы.

— Ты завтракал?

— Отметился в кафе.

— Значит, не ел.

— Отнюдь.

— Чего «отнюдь»?

В том смысле, что поел. Нормально покормили. В нашем кафе?

— На площади, в «Уюте». Очень даже, я тебе скажу…

— А то пойдем…

— Клянусь, я сыт по горло. Заправился вот так. Теперь хоть двое суток без воды.

— Ну, ладно. Сам большой. Тут вот какое дело…

— Нужны деньги?

Климов сунулся было во внутренний карман, но Петр придержал его.

— Потом.

— Когда?

— Успеется. Ввожу в курс дела…

— Слушаю.

— Вникай. Да, кстати, куда Федор делся?

— Обломался по дороге.

— Где?

— На въезде.

— А ты как?

— Пешком дотопал.

— Что-то я его не видел.

— Видно, починился.

— Он мне обещал, что будет здесь. Петр снова глянул на часы.

— Надо спешить. Может, успеем…

— Я профан по части похорон.

— Я тоже не ахтец… ну, в общем, слушай: извести я раздобыл, гроб, как ты видел, уже сделали, со сторожем на кладбище договорился, могильщика нашел, да Федор подойдет, осталось дело за бумагами, тут я не спец, — он как-то виновато посмотрел на Климова, — чиновники меня в упор не видят.

— А что надо?

Климов потер лоб ладонью. Голова без шляпы замерзала.

— Справку.

— Кому и от кого?

— Сторожу кладбища.

— Директору?

— Ну, в нашем городе это одно и то же.

— Справку из ЗАГСа, — догадался Климов.

—Да.

— Ты на машине?

— Вон стоит, — Петр кивнул на старенький «Москвич» с помятой дверцей, — еще фурычит.

— Тогда, едем.

Всех людей объединяет и делает во многом понятными уже то, что все они вылеплены из одного теста. А это уже немало для уяснения их сущности. Познай себя, говорил философ. Самое главное в общении между людьми — понимание. Взаимность. Человеку в этой жизни так необходимо, чтобы его понимали. Хорошо, если многие, но и один разъединственный человек тоже неплохо. И совсем чудесно, если это нужный в тот или иной момент человеческой жизни клерк или чиновник. Та особа, от которой зависела некая бумаженция, именуемая в канцеляриях регистрационной справкой, заверенная подписью и соответствующей печатью.

Возле четырехэтажной коробки, воздвигнутой из бетона и стекла, в которой располагались администрация Ключеводска, бюро по трудоустройству и городской отдел записи актов гражданского состояния, иными словами, ЗАГСа, видавший виды «Москвич» клюнул носом, и Петр указал рукой:

— Второй этаж, седьмая дверь. Жанна Георгиевна.

Речь шла о заведующей городским отделом ЗАГСа.

Ею оказалась дама неопределенного возраста с мгновенно-цепким взглядом склочницы и скандалистки, один вид которой сразу же предупреждал любого посетителя, что Жанна Георгиевна не была бы сама собой, если бы не знала всех тонкостей порученного ей дела, а именно: регистрации и записи. Ничто так люди не любят, как регистрироваться. Родился, женился, развелся. Наконец, умер. И никто не вселяет в них такой священный трепет, как человек регистрирующий. Регистратор.

Что может быть возвышеннее знания, что твое присутствие на земле или отсутствие на таковой засвидетельствовано и место твое на ней или же в ней указано?

И этим перстом указующим, и этими устами свидетельствующими в городе Ключеводске была заведующая горотделом ЗАГСа Жанна Георгиевна, чья логика была столь же непостижимой, как и судьба исчезнувшей Атлантиды.

— Бесконечная свадьба! — ворчливо произнесла она себе под мышку, разыскивал что-то в глубине стола, за которым освящала регистрационные акты. Она внимательно выслушала Климова, узнала, кто он и что он, и кем доводится умершей Ефросинье Александровне Волынской, сказала, что не помнит ни его, ни той, которой посвятил свою заботу и приезд «уважаемый Юрий Васильевич». Хотя, возможно, память ей и изменяет. Как изменяют своим принципам на море женатые холостяки и целомудренные одиночки. Кстати, и в горах они ведут себя не лучше. О-хо-хо! Она, кажется, витиевато выразилась, можно сказать, мыслит афоризмами, но это от усталости. Много работы.