Леонид Пузин: ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО ГОСПОЖА РАБЫНЯ

— Да, Геннадий Ильич, поназагадывал ты загадок… Люмбаго, Люмбаго… чёрт! Ведь даже для обыска — и то… долговских показаний явно недостаточно! Но… если ты прав… оставлять на свободе спятившего, вооружённого прокурора?! Чёрт! Ладно, майор! Под мою ответственность… но гляди… если ошибаешься — шкуру спущу! Как Игорь Олегович со своих рабынь! Возьму вот и откомандирую дня на три к Алле Анатольевне — чтобы она тебе показала где раки зимуют! — разряжая обстановку, попробовал пошутить полковник. Но, ничего не разрядив, шутка повисла в воздухе, и после новой продолжительной паузы Зубов заговорил по-прежнему неуверенно. — А ты, Геннадий Ильич, сам… имеешь какие-нибудь соображения?

— Имею, Андрей Степанович. Во-первых, что убийца — Люмбаго, после показаний Долгова я уверен на сто процентов. Во-вторых: оставлять его на свободе нельзя ни часа — ведь ясно же, что он не в своём уме! Ну, и, в-третьих: сейчас позвоню, договорюсь от вашего имени о личной встрече и, прихватив Анисимова и Костенко, нанесу ему, так сказать, визит. Чтобы на месте… исходя из складывающихся обстоятельств… а с Кандинским, думаю, после… сейчас нельзя терять время на консультации.

— От моего, говоришь, имени? Вот что, Геннадий Ильич, — брызгаловская уверенность передалась полковнику, и Зубов решил бразды правления взять в свои руки, — Люмбаго позвоню я сам, так будет лучше. И сам возглавлю нашу, с позволения сказать, операцию. Так и так — на меня все шишки. А присмотреть за тобой, чую, не лишне. И ещё: Костенко брать нельзя — дело, как ни крути, сомнительное, а у старлея язык хуже, чем у бабы. В общем, тебя с Анисимовым жду у себя через полчаса. Чёрт! Люмбаго, Люмбаго! Всё, Геннадий Ильич, отбой.

— Минутку, Андрей Сергеевич — бронежилет.

— Погоди, майор, ты его разве не получил?

— Вам, Андрей Сергеевич. Без бронежилета, — с елейным оттенком в голосе позволил себе "укусить" Брызгалов, — нельзя. Хоть отстраняйте от дела, но без бронежилета я вас к Николаю Ивановичу не возьму.

— Ну, ты и язва, майор! Чтобы потом "хвастаться", как три "бронированных шкафа" заявились к одинокому старому прокурору — да?! Но… не радуйся, не уел! Потому как — в данном случае прав. Чёрт с ним, что над нами после будет смеяться всё управление: лучше немножечко поиграть в "спецназ", чем получить пулю от сумасшедшего. Чёрт! Я же вчера говорил с ним — и ничего не заметил! Всё, Геннадий Ильич. Через полчаса.

Через час они трое совещались перед обитой чёрным дерматином дверью прокурорской квартиры.

— Неужели догадался? — в десятый раз в течение десяти минут нажимая на кнопку звонка то ли у спутников, то ли у самого себя спросил полковник. — И как какой-нибудь приблатнённый фраер пустился в бега? Да нет… чушь собачья!

— А в разговоре, Андрей Сергеевич? Сегодня, как и вчера, вы тоже не заметили ничего необычного? — ища лишнее подтверждение своей гипотезы, осведомился Брызгалов.

— Да нет… разве что… он, как правило, словоохотливый… а тут… будто бы ждал звонка — "да, приходи, буду дома". И попрощался, пожалуй, странно… как это?.. "до свиданья, Андрей Сергеевич. Сигнал принят". И повесил трубку. Какой, к чёрту, сигнал?.. да, Геннадий Ильич, похоже — ты прав… вот что… Юрий Викторович — давай-ка в ДЭЗ за ключами! От моего имени. Скажешь, что Люмбаго позвонил Зубову, пожаловался на сердце — однако не открывает.

В продолжение этого короткого монолога раздражение Геннадия Ильича нарастало — он чувствовал, что они непоправимо теряют время и, срывая досаду, всё энергичнее ударял кулаком по своей левой ладони, приговаривая: чёрт! чёрт! чёрт! После четвёртого "чёрта" Брызгаловский кулак опустился не на его ни в чём неповинную ладонь, а с маху впечатался в чёрный дерматин прокурорской двери — она поддалась. Мужчины переглянулись. Геннадий Ильич, получив молчаливое согласие полковника, толкнул дверь сильнее и, пригнувшись, стремительно юркнул в квартиру.

Николай Иванович Люмбаго полулежал, откинувшись на спинку массивного чёрного кресла: из-за опущенных штор в гостиной было почти темно, и чёрный костюм прокурора совершенно сливался с фоном — белели только лицо да узкая полоска сорочки между разъехавшимися бортами не застегнутого пиджака.

Щёлкнув выключателем, Зубов зажёг люстру — первое, что в ярком электрическом свете бросилось в глаза Брызгалову, это безмерное удивление, застывшее на лице покойника. Невольно мелькнула мысль, что в последний миг — миг Перехода — загробный мир открылся Николаю Ивановичу совершенно не таким, каким он ему представлялся прежде.