Леонид Пузин - ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО ГОСПОЖА РАБЫНЯ

Первый приступ у Николая Ивановича оказался, по счастью, непродолжительным: дома, после щедрой порции коньяка, он быстро уснул, а проснувшись во вторник около десяти утра имел лишь смутные воспоминания об этом мучительном приступе — свои страдания не без основания приписав Дьяволу, который таким образом отомстил за посягательство на своего любимца Бутова.

(Во вторник разница между Богом и Дьяволом была для Люмбаго ещё вполне очевидна — вот только само слово "Дьявол" им уже мысленно писалось обязательно с заглавной буквы.)

Резкое, приведшее в конце концов к отождествлению этих противоположных Сущностей, смещение акцентов началось у Николая Ивановича в четверг — на следующий день после убийства Сазонова. Причём, мысленно объединяя совершенно разнородные — иногда противоположные, иногда просто не имеющие ничего общего — понятия и явления, на уровне "бессознательного" Люмбаго всё более "разъединялся": одна половина души Николая Ивановича, соединив Страдание с Добром, а Удовольствие со Злом, напряжённо работала над дальнейшим объединением этих понятий — когда уже и Добро, и Зло, и Страдание, и Удовольствие, и Бог, и Дьявол, и Жизнь, и Смерть ничем не отличаются друг от друга: всё едино и всё восхитительно — ликуй, стало быть, душа! Увы! Вторая, противящаяся этому вавилонскому смешению половина души Люмбаго представляла из себя одну сплошную Боль.

Впервые эта половина души заявила о себе в понедельник ночью, затем — в четверг и далее, начиная с этого ужасного четверга, хозяйничала всё бесцеремоннее и наглее. И Николаю Ивановичу попеременно хотелось то истреблять доведших его до такого кошмарного состояния масонов, то немедленно прыгнуть живьём в адский котёл.

В понедельник четвёртого сентября после бессонной ночи из всего множества мыслей, желаний, чувств у Николая Иванович Люмбаго осталось одно чувство: ненависти — и два страстных желания: как можно быстрее отправить в Ад масона Брызгалова и немедленно вслед за ним самому предстать перед пламенными очами Надзирающего Снизу. И если придётся кипеть в котле — да свершится Его Святая Воля. Ибо та боль, которой болела разодранная пополам душа, казалась невыносимее всех вместе взятых адских казней.

Получив на складе бронежилет — облачаться в эти вериги Брызгалов, естественно, не собирался — майор вернулся к себе и, переступив порог кабинета, был встречен Зиночкиным, неестественно звонким из-за сдерживаемой обиды голосом.

— Слышала, Геннадий Ильич, поздравляю.

— Что, Зиночка, слышала? С чем поздравляешь? — слегка опешив, переспросил майор.

(На мгновенье мелькнула мысль, что Озяйкина каким-нибудь образом узнала о "вычисленном" следователем преступнике, но тут же была отвергнута: нет! Вопреки всем вероятиям произойди такое, Зинаида Яковлевна ни в коем случае не проговорилась бы о своей осведомлённости.)

— Как — с чем? Ведь вы, Геннадий Ильич, женитесь? Правда? На Лидии Николаевне?

— И кто тебе, Зиночка, преподнёс сию пикантную новость? — Брызгалов попробовал скрыть своё замешательство шутливо построенной фразой.

(Чёрт! Откуда? Он ещё сам очень далёк от окончательного решения, а тут — будьте любезны! Уже женили! Или соседка? Марья Сергеевна? Которая в его отсутствии кормит Барсика? Заметив, что Лидочка осталась у него ночевать в "неурочное" время, дала волю своей фантазии? И, кажется, с кем-то из их конторы эта патологическая сплетница хорошо знакома? Ну, если так…)

— Кто, кто… сорока на хвосте… "бабский телефон" знаете, как работает?.. лучше любого Интернета! Так что, Геннадий Ильич — разве не правда?

Брызгалов задумался: с одной стороны ему очень не хотелось огорчать Зиночку, а с другой… сколько же, пользуясь влюблённостью в него Озяйкиной, можно играть в свои жестокие игры? Якобы добродушно её шпыняя, по сути — пытать надеждой? Ведь самоутверждение на причиняемых тобой страданиях — это и есть самый натуральный, ничем неприкрытый садизм! Да в сравнении с этой иезуитской пыткой бутовская плётка — невинная шалость! Ведь у Игоря-то Олеговича — добровольно! А у него? Зиночка влюблена, надеется, ждёт — а он сволочь?! Зная, что никогда на ней не женится, тем не менее постоянно подогревает её трепетные надежды! Одно слово — гад!

— Ох, уж эти женские языки… прости, Зиночка… не думал, что тебя это так заденет… ты же знаешь, с Лидией Николаевной у меня давно…

…слова подбирались с трудом — мешали раскаяние, стыд, злость как на самого себя, так и, увы, на Зиночку, — но объясниться было необходимо, и Брызгалов продолжал говорить, краснея и запинаясь будто шестнадцатилетний мальчишка: