Андрей Мягков - Скрипка Страдивари, или Возвращение Сивого Мерина

Он выдержал небольшую паузу и продолжил:

— Теперь, что касается ваших жучков-паучков, продукция которых, как вы знаете, не является сама по себе ни в каком суде никаким доказательством. Вы мне почти дословно процитировали фрагмент нашей с братом беседы. Отсюда я делаю вывод, что и вся беседа целиком вами достаточно хорошо изучена. Предлагаю вспомнить, что там говорится о цели моего нынешнего прилета в Париж. Не ручаюсь за дословность, но смысл передаю точно: «Я возвращаю деньги и выхожу из игры». Да, меня пытались втянуть в сомнительное предприятие, но ангел-хранитель уберег меня и на этот раз. Благоразумие возобладало. — Он поднял с пола упавший портфель, открыл замки, обильно выдохнул накопившееся в груди волнение. — Фу-у-у-ухх, ну, слава богу, целехонек, я уж подумал — плакали мои еврейчики, — он хихикнул, — это я так ихнюю валюту ЕВРО именую. Кто это глупость такую придумал? Если Европа, значит обязательно евро, так что ли? Тогда давайте и доллар переименуем на Амер, и йену на Ази. А еще можно Австрал или Антарк. А рубли будем именовать Евразими. Глупость несусветная! Анатолий Борисович, — вскрикнул он неожиданно, — не согласитесь ли отведать со мной ихней бражки за четыреста еврейчиков 0,7 литра. А?! Брудершафт не предлагаю, не заслужил прошлой своей биографией, а так, за знакомство двух законопослушных граждан России. А?! Абсент чистой воды! Очень рекомендую! — Он потряс перед собой бутылкой с ядовито-зеленой жидкостью.

Майор Анатолий Борисович Трусс смотрел на своего визави добрыми, чуть с грустинкой глазами. К такому взгляду он прибегал всякий раз, когда возникала необходимость, не прерывая нарочито словоохотливого собеседника, убедить его в бесперспективности подобного ухищрения.

На этот раз к «доброте и грусти» взгляда майор добавил еще и такое, не раз испытанное в «боях» средство, как «долгое молчание». Очень долгое.

— Не хотите? — продолжал куражиться Заботкин.

— А напрасно: 90 градусов по Цельсию, за качество ручаюсь: не в «Азбуке вкуса» куплено.

Трусс молчал.

— Не хотите??! Не понима-а-а-ю!

Для наглядности Аркадий Семенович закатил наполненные непониманием глаза к потолку, высоко поднял плечи, до самых ушей утопив в них голову, широко развел руки в стороны: «вольному воля», «было бы предложено…», «на нет и суда нет» — выразительные жесты его можно было трактовать по-разному.

Потом он поднял с пола портфель, бережно уложил в него бутылку.

Поставил портфель на пол.

Вспомнил о чем-то, вернул портфель на колени, защелкнул замки.

Посидел, не глядя на Трусса.

Опустил портфель, прислонив его к стоящей неподалеку табуретке.

Чуть отодвинувшись от стола, закинул правую ногу на левую.

Взглянул на Трусса.

Тот по-прежнему молчал, грустно и по-доброму.

Заботкин достал из внутреннего кармана носовой платок, тщательно протер очки. Затем приложил платок к носу, но резкими выдохами удалять скопившуюся там грязь не стал. Вытер потные мешки под глазами, лоб, ладони.

Поменял положение ног: теперь левая заняла место правой.

Посидел неподвижно.

Не раскрывая рта, громко прочистил горло.

Взглянул на часы, перевел стрелки на два часа вперед.

Еще раз достал носовой платок, на этот раз употребив его по назначению. Аккуратно сложил вчетверо по прежним складкам.

Замер.

Прошло минут десять.

И только, когда нервы его, вконец измотанные непрерывным натяжением, стали угрожать разрывом, он сказал:

— В карточной игре «Очко» это называется «перебор».

Трусс обозначил на лице подобие улыбки.

— В карты я не играю, а вот помолчать иногда люблю — бывает очень даже полезно. Я вот сижу и думаю, как мне поступить: отпустить вас отдыхать после трудного вояжа или арестовать? Вы сами-то как думаете — где вам лучше отдохнется: дома или у нас?

Заботкин ответил не сразу.

— Ну, положим, арестовать меня не получится, нет повода, по которому…

— А наркотики? — не дал ему договорить майор.

— Н-н-н-н-н-не понимаю… — Удивление Аркадия Семеновича было настолько неподдельным, что ему долго не удавалось расстаться с буквой «н»: — Какие наркотики?

— Да что же вы все время чего-то не понимаете? — Обиделся Трусс. — Или я действительно стал выражаться так непонятно. Недавно разговариваю с одним академиком, он тоже говорит: «Не понимаю». Надо за собой последить.

— Но у меня нет наркотиков! — возопил Заботкин.

— У меня есть. У. Me. Ня! — Теперь в глазах следователя не было ничего, кроме откровенного цинизма. — Держу в сейфе для вящей важности и делюсь при случае с теми, кто до блевотины чист и безгрешен в своих показаниях. Что, опять чего-то не поняли? Ну тогда я просто не знаю, как с вами быть…