Андрей Курков - Последняя любовь президента

Киев. 8 марта 2016 года.

Первые мартовские дни отметились оттепелью. Солнце только пробовало силу своих лучиков на лицах прохожих. Молодежь поспешила снять шапки. Старшее поколение не торопилось переходить на весеннюю форму одежды. Все ждали подвоха. В этот раз от природы.

Я скучал в ожидании выборов и тосковал в ожидании встречи с Нилой и Лизой. Иногда сидел на Банковой и пил чай. Государственные дела вершились механизмом Администрации президента без моего активного участия. Львович накапливал бумаги, чтобы вывалить их мне на стол сразу после объявления результатов выборов. В парламенте устало обсуждали изменения к «Закону о государственном языке». Группа депутатов просила ввести статью о признании частично государственным крымско-татарского языка. Другая группа доказывала, что у нас не частичная государственность, а полная, и поэтому крымско-татарский должен стать вторым государственным. И так далее. Мне принесли распечатку их дискуссий. Я посмеялся и выпил виски, думая о том, что славно придумали когда-то – собирать всех болтунов в одном месте и подбрасывать им темы для споров.

Два раза в день я проезжал по городу. Без всяких мигалок и машин сопровождения. Просто смотрел на жизнь. Смотрел на свои предвыборные плакаты, на свои натертые мозолями ладони. На плакаты стремительно теряющего рейтинг конкурента, где красовалась красная физиономия и вислый нос.

Эти выборы вообще надо было отменить, как только в Москве арестовали Казимира. Но процесс никто не хотел останавливать. Тюрьмы и армия проголосовали, как и просили, за неделю до официальной даты. Девяносто восемь процентов за меня, ноль за коммуниста. Все это, правда, мне было неинтересно.

Я с нетерпением ждал встречи. Встречи с Нилой и Лизой. Они для меня сейчас казались ангелами-спасителями. Больше у меня никого не было. Никого из родных. Была страна-шатун, которую шатало то на Запад, то на Восток, и ничего с этим я не мог поделать. Были тайные и явные враги. Были тайные и явные соратники или, точнее, члены команды, боявшиеся за жизнь своего капитана. Было все что угодно, кроме тепла, кроме близких людей.

Да, я знал, что из этого самого главного для меня момента сделают мыльную оперу для всей страны. Но мне на это было наплевать. Главное – мы снова будем вместе. Главное, что мое «я», от одиночества которого я так устал, станет нашим «мы».

Киев. Октябрь 1992 года.

– Ты меня приятно удивляешь, – шепчет мне Вера.

Ее лоб покрыт испариной, она дышит устало и сладко, словно и не дышит, а вздыхает от удовольствия. Два нежных голубоватых огонька «приглушенных» ночных светильников на прикроватных тумбочках придают этой ночной комнате немного сказочный вид.

– А ты во мне сомневалась? – спрашиваю я шепотом, нежно снимая кончиками пальцев с ее невысокого лобика пот и пробуя его на вкус. Он совсем не соленый. Это не тот мужской пот, от которого и дезодоранты не всегда спасают. Это сладкий пот любви.

– Сомневалась, – признается Вера. – Но больше не буду!

Наклоняется ко мне, целует в губы. Падает обессиленно на меня. Она легкая, как пушинка, тонкая, как тростник. Но у нее есть все, чтобы быть красивой женщиной. И ее упругая грудь, как два яблока, приятно упирается в мою грудь.

– Моя последняя жена… – начинаю рассказывать я.

– Та, что уехала? – уточняет Вера.

– Да. Она любила говорить: мужчины – это приходящее и уходящее, а женщины – вечное! Видишь, она оказалась права. Я прихожу к тебе, ухожу и снова прихожу!..

– Неправда, – смеется Вера. Она устраивается на мне поудобнее. Просто чтобы удобно было лежать. – Будет у тебя отдельная квартира, я к тебе тоже буду приходить! И, может, даже оставаться!

– У меня уже есть! – хвастаюсь я. – Правда, далековато и однокомнатная. Подарок от мэра!

– Это нормально! У нас тоже так было. Сначала обшарпанный частный домик в Запорожье, потом однокомнатная на Троещине, после этого двухкомнатная в Дарнице, а теперь четырехкомнатная тут, на Печерске. И мне скоро отдельную купят.

– Слушай, я давно хотел тебя спросить: а кто твои родители?

– Папа – замминистра экономики, мама – хозяйка двух салонов красоты. А твои?

– У меня проще, – грустно произнес я. – Отец погиб на полигоне, уже давно. А мать на пенсии.

– Сиротка моя, – ластится ко мне Вера, целует в шею. Ее тонкие пальцы проводят ласково линии на моей коже. – Ты знаешь, – шепчет она снова, – сиротки дальше по жизни уходят! Они мстительные.