Елена Ткач - Седьмой ключ

И ты, златовласая Маша — Манюня, все в тебе так изменчиво, — каждая выдумка, сочиненная в азарте твоих парящих фантазий… Что меняют они в том мире, который немо внимает тебе, окружает тебя, приглядывается к тебе — он все видит, даже то, чего вовсе не видишь ты. И меняясь сам, этот мир, — туман над водой, — воздействует на тебя, проникает в тебя, и то твое завтра, которое скоро настанет, быть может, станет его помыслом о тебе…

А пока…

Мальчишки от ожидания уже извелись. Борька все ногти изгрыз, когда девчонки, смеясь, наконец, подлетели к скамейке.

— Значит так! — с ходу скомандовала Манюня, но не успела договорить, потому что со стороны калитки донесся крик:

— Эй! Эй! — это был срывающийся на хрип мальчишеский голос.

— Идите сюда-а-а-а! — девчачий тонюсенький визг.

— Что там такое? — переглянулись девчонки.

— Пошли посмотрим, — Мишка первым сорвался с места и рванул к калитке, как бы взяв на себя роль лидера в их ребячьей компании.

За калиткой, вцепившись грязными пальцами в деревянные перекладины, стояли деревенские — Петя и Лиза. Миша хозяйским жестом отодвинул щеколду и распахнул калитку, но Петя с Лизой, не обращая на него ровным счетом никакого внимания, направились прямо к девчонкам.

— Это твоя мама тогда… ну, кота спасала? — Петя хмуро глянул на Ветку, переминаясь с ноги на ногу.

— Да, моя, — Ветка смотрела на него с нескрываемым изумлением.

— Если бы не она, меня бы отец… В общем, сама видала…

— Угу, — пискнула Лиза, качнув в знак согласия кудрявой головкой, — осень бил бы!

— Вот, — он вынул из кармана штанов тонкую пачку каких-то пожелтелых бумаг, перевязанных наспех шпагатом.

— Что это? — Вероника взяла протянутые бумаги, которые тотчас выхватила у нее Манюня и стала разглядывать.

— Я слышал, твоя мама хотела… искала… какие-то старые письма. Ну, у нас там журналы есть. Чего-то отец вам отдал, а много еще в сарае осталось. Вот. Я поискал. Это то, что нашел. Мы с Лизкой выследили тогда, куда вы пошли. Мы хотели… Ты передай это маме — это я ей…

— Спасибо, — Вероника хотела что-то спросить, сказать, но Петя с Лизой уже мчались прочь, сверкая босыми пятками.

Последний день мая у Веры с утра не заладился — все валилось из рук. Перемыв посуду после завтрака и отпустив Веточку покататься на велосипеде, она только было собралась сесть за работу, как сестра Шура затянула нескончаемый монолог о главном режиссере одного из московских театров, который по ее выражению «гнобит» труппу, и о том, как с ним бороться. Шура была театральным критиком, вечно боролась за правду, и часто сам процесс этой изнурительной борьбы был для нее важнее результата. Вера подсмеивалась над сестрой, называла всю эту деятельность мышиной возней, а порой всерьез опасалась, что эта возня отнимает у сестры все силы, и лучшие ее годы уходят попусту, поселяя в душе одни только обиды и раздражение. Но Шура продолжала упорствовать и шла напролом, наживая себе все новых врагов в театральном мире. И вот теперь, в атмосфере удушающей жары безветренного утра она оседлала своего любимого конька, принявшись посвящать сестру в последние театральные сплетни. Вера слушала одним ухом, ерзая на стуле и с тоской понимая, что весь ее бодрый рабочий настрой угасает, размытый текучим и вязким потоком словес.

— Да ты меня совсем не слушаешь! — воскликнула Шура, заметив, наконец, выражение вежливой скуки на лице сестры. — А, ну тебя! Спишь и видишь, как бы к машинке своей подобраться. Ну стучи, дятел, стучи! А я пойду прогуляюсь.

И, довольная, что выговорилась, Шура подхватила свою летнюю плетеную сумочку, махнула сестре рукой и была такова.

А Вера, вздохнув, покачала головой: вот сумасбродка! И поднялась на второй этаж, на свой балкончик-веранду — к машинке. Но работа не шла, мысли путались, и то чудесное предвкушение легких строчек, ложащихся на бумагу, с которым она проснулась, развеялось без следа. Промаявшись с полчаса, она едва выдавила из себя несколько вымученных натужных строк, в сердцах выдернула листок из машинки, скомкала и зашвырнула в угол.

«Потом подберу», — решила она и спустилась вниз. Надо было кое-что постирать, и, прихватив мыло и тазик с вещичками, Вера сошла по тропинке к мосткам у пруда. Мостки уже раскалились на солнце, огнем обожгли босые ступни… Стоять на них было попросту невозможно. Плеснув водой на ноги, она вернулась домой и засунула тазик под стол на кухне, отложив стирку до вечера.