Реймонд Чандлер - Английское лето

— Джон…

— Какого черта? Сказал же, уезжаю! Как протрезвеет, поблагодарите его от меня за любезное приглашение.

— Джон…

Надо же, назвала меня Джоном третий раз подряд!

— Вам не кажется, что вы ведете себя несколько странно?

— Это моя американская натура пробудилась от долгой спячки.

— Неужели вы так его ненавидите?

— К чему этот надрыв? Наверное, я не слишком хорошо воспитан. Простите старого приятеля — разумеется, я уложу его и отправлюсь подышать вашим славным английским воздухом.

Она больше не слушала. В глазах мелькнула догадка. Миллисент подалась вперед и быстро заговорила, словно опасаясь, что ее прервут:

— Все эта женщина из Лейквью! Леди Лейкенхем. Исчадие ада! Охотница за мужчинами. Они с Эдвардом встречались, а сегодня утром серьезно повздорили. Он в сердцах проболтался мне. Мы были одни в доме. Он так орал, что пролил на себя коньяк. Она ударила его хлыстом по лицу, а ее лошадь сбила Эдварда с ног.

Я перестал ее слышать. Щелчок пальцев — и я одеревенел. Словно события последних часов слились в один короткий миг и я проглотил его, как таблетку. Я чувствовал, как на моем деревянном лице застывает деревянная гримаса.

Даже здесь он меня обошел.

Она замолчала, пристально вглядываясь в меня через стол. Я смотрел на нее. Что мне оставалось? Те же светлые волосы, та же вечная грусть. Замедленные движения, тонкие изгибы предплечий, рук, запястий и скул, некогда сводившие меня с ума, а теперь казавшиеся неверными клочьями рассеявшегося тумана.

Кажется, я протянул чашку и она налила мне чаю.

— Охотничьим хлыстом, только вообразите! И кого — Эдварда! А затем заставила свою громадную лошадь сбить его с ног.

— Громадного жеребца, — уточнил я. — Он топтал Эдварда, как кучу грязного тряпья.

Мне показалось, Миллисент поперхнулась.

— У нее были на то причины, — не унимался я. — Она любит свой дом. Жаль, вы не видели, какой разгром учинил внутри Лейкенхем. Особенно не повезло парадной лестнице. Видите, не только вы несчастливы в браке.

Она и вправду поперхнулась, или я услышал сдавленный смешок? Словно придворный шут затаился за гобеленом, опасаясь гнева грозного короля.

— Я тоже знал ее. Близко.

Ей понадобилось изрядное количество времени, чтобы осознать смысл сказанного. Туземец в травяной хижине на Суматре успел проснуться и отмахать несколько миль по джунглям, всадник одолел бесконечную пустыню, а парусник сразился с дюжиной штормов у мыса Горн, спеша домой с долгожданными вестями.

Ее глаза расширились — громадные и неподвижные мутные зеркала. В них не было ни цвета, ни жизни.

— Он был с нею с утра, а я — после обеда. Разве не… — Я осекся.

Ничего смешного в этом не было.

Я встал.

— Простите. Впрочем, за что? Угодить к ней в сети было так легко. Мне жаль, хотя это пустые слова.

Миллисент тоже встала и медленно обогнула стол. Мы стояли очень близко, но не касались друг друга.

Она дотронулась до моего рукава — так легко, словно бабочка села на ткань. Я медлил стряхнуть ее руку.

Бабочка взлетела и замерла в воздухе. И снова опустилась на рукав.

— Давайте помолчим. — Ее голос был не громче биения легких крыл. — Вы и я, мы все прекрасно понимаем. Слова нам ни к чему.

— Это может случиться с каждым, — сказал я. — Только когда это действительно случается, на душе чертовски муторно.

В ее глазах появилось что-то новое. Взгляд утратил безмятежность и мягкость. Маленькие дверцы приоткрылись, обнажив дальние забытые закоулки. Дверцы, которые были наглухо заперты так давно, так бесконечно давно. Шаркающие шаги звучали в каменных коридорах. Струйка дыма, застигнутая врасплох сквозняком, взвилась вверх и растаяла в воздухе. Мне казалось, я вижу все это в глубине ее глаз. Глупости, конечно.

— Теперь ты мой, — прошептала она, — мой, от макушки до пят.

Ее руки сжали мою голову. Губы, неуклюже прижавшиеся к моему рту, были холоднее арктических льдов.

— Только поднимись наверх и посмотри, как он там, — прошептала она еле слышно.

— Иду, — сказал я, словно солдат с простреленным легким.

Я поднялся наверх, с опаской ощупывая ступеньки ногой, как в былые времена, будто дряхлый старец с хрупкими костями. У себя в спальне я прислонился к двери, перевел дух. Затем натянул пиджак, а остальную одежду запихнул в чемодан и аккуратно захлопнул дверцы шкафа. Я все время прислушивался, словно шалун, боящийся, что его застигнут врасплох.

В тишине, которую я так боялся нарушить, раздались шаги — кто-то поднялся по лестнице, вошел в комнату, вышел, снова спустился вниз. Этот кто-то двигался очень медленно — так же, как ползли мои мысли.