Сергей Дигол - Утро звездочета

Рвало Наташу почти каждый вечер, а ночью она ворочалась, и я не мог с уверенностью сказать, спит ли жена или мучается, зато точно знал, что сам не в состоянии сомкнуть глаз. Успокаивалась она лишь под утро, и даже предназначенный мне звонок будильника не беспокоил и мускула на ее лице. Наташа мерно посапывала, у нее не подрагивали веки, меня же после бессонной ночи ожидал не менее неприятный рабочий день. Денег, как всегда, не хватало, но Наташа не была в претензиях. Она не требовала посреди ночи малосольной горбуши или свежевыжатого сока манго, ее постоянно мутило, и единственное, о чем она просила — и то, не вслух, — так это о том, чтобы у нее появилась возможность хотя бы ненадолго забыть об изматывающий, как жара в этом июле, тошноте.

Я же не мог совладать с собой, и однажды перед сном Наташа попыталась помочь мне. Срок у нее уже был приличный, и активных действия опасались мы оба. Я просто разделся догола и застыл перед ней, сидевшей на стуле. Пальцами левой ноги я зацепился за краешек сиденья — мне казалось, так ей не придется пригибать голову к распиравшему ее животу. Наташа успела сделать лишь пару движений, после чего выплюнула член и отвернулась, но было поздно: поток рвоты уже обдал мне ногу.

Я был вне себя, и совсем не из-за блевотины, которую мне пришлось смывать вначале с себя, а затем, когда я вернулся из ванной — с пола. Я снова остался без секса, и Наташа почувствовала, что дальше так продолжаться не может. Не с ее тошнотой — с этим, понимала она, ничего не поделать, пока не придет свой срок. Ей нужно было отвлечь меня, а себя — избавить от моей агрессивности, и предложение проведать родителей пришло само собой, как достаточно эмоциональный и действенный заменитель секса.

Не могу сказать, что я горел желанием ехать. С одной стороны, теперь я знал, что живу на расстоянии радиуса семейной цепи, колышек которой находился в цепких руках Наташа. Мне не хотелось другого — вернуться в родительский заколдованный круг, из которого я вырвался ценой брака с Наташей. Я знал что увижу, и знал, что меня будет бесить больше остального — гипертрофированная вера мамы в карьерные перспективы отца.

И все же я поехал, зная, что мне надо отвлечься, доверяя скорее разуму, чем чувствам.

Отец постарел еще больше, хотя такого контраста, как два года назад, я не увидел. Мама поразила больше. С течением времени она, казалось, лишь сбрасывала лишние годы и даже ходила быстрее, почти бегала. Ее и без того изысканные кулинарные находки — пожалуй, единственное, что при мысли о родителях заставляло меня скучать по ним, — стали еще совершеннее. В тот вечер я впервые ужинал сочными свиными медальонами, а на десерт мама подала торт «Наполеон». Обещаниями его приготовления мама потчевала меня все детство, но ни одно из них так и не было выполнено.

Это был, пожалуй, наш самый счастливый семейный вечер, и мне не нужно было напрягаться, чтобы почувствовать себя своим в этом доме, а родителей — частью своего внутреннего мира. Даже дед вышел к столу из дальней комнаты, через которую отец проходил лишь по пути в туалет, мама же — еще и для того, чтобы накормить собственного отца и напоить лекарствами.

Впрочем, деда за столом я почти не запомнил. С меня не сводил глаз отец, и я не был в силах удержаться от ответного взгляда. Что он хотел сказать, и хотел ли — я не интересовался. Мы просто смотрели друг на друга и изредка — на маму, которая, как обычно, делала несколько дел одновременно. Приносила еду, уносила тарелки, беспрерывно болтала, шутила и вообще, старалась создать беззаботный фон, из-за которого, вероятно, я, медленно скатывался в сон и чувствовал, как радость разливается по всему телу, и не представлял, что может быть иначе.

Ночью меня разбудил сильный скрип. Казалось, что шатается весь дом, а стекла трещат и вот-вот повылетают из окон осколками. Открыв глаза, я тут же начал засыпать, прямо под скрип и треск, и лишь когда послышался крик — кричала мама — я вскочил и побежал, поначалу перепутав дверь на улицу с дверью в комнату родителей, и этого лишнего круга мне хватило, чтобы понять, что дом в полном порядке, а скрипит и трещит мама.

Это был горловой скрип и лишь на пару поднявших меня с кровати секунд ей удалось выдавить из себя более человеческие звуки, а по сравнению с этим скрипом любой крик казался бы не страшнее монотонной речи.

Окончательно я проснулся уже в комнате родителей, когда лунный свет предательски бил в спину одетому в одни трусы мужчине, оседлавшему мою мать. Мама сигнализировала чем могла в ее положении — лежа на спине, придавленная весом мужчины. Она скрипела, трещала, пыталась издавать горлом похожие на бульканье звуки, а еще била кистью левой руки по простыне — точно также билась рука об асфальт у раненого в голову мужика, которого я видел, еще работая в милиции. Живым до больницы его так и не довезли.