Виолетта Горлова - Как пальцы в воде

Несмотря на то что мои недавниеподозрения подтвердились, настроение мое от этогоне улучшилось, а беспокойство, пожалуй,еще более усилилась. Скрытая камера, установленная Фрэнкомна скульптуре скорбящей мадонны у выхода из кладбища, захватывала только малую часть надгробия Тома Адлера. И сегодня утром, просматривая вчерашние записи видеокамеры, я смог заметил только один бутон из кроваво-красного букета, но поначалу не сообразил, что же меня смутило. А разговор с Мэри какими-то ассоциативными путями вызвал в моей голове образ другой девочки, Лилиан. Затем на помощь мозгу пришли воспоминания о запечатленных на видеозаписях надгробиях Тома и Лилиан Адлеров.Напрашивалось самое очевидное объяснение произошедшем:миссис Адлер наконец-то простила своего почившего супруга. Но почему именно вчера? Что для нее значит вчерашняя дата? Если у психически нормальных людей неисповедимы игры подсознания, что тогда устраивает подсознательное с менее нормальными? И как это проверить? И вдруг меня ошеломила совершенно справедливая мысль, а зачем мне это нужно знать? Я чуть было не рассмеялся от облегчения. Я же не психоаналитик. Какое имеет отношение букет роз на могиле Тома Адлера к моему расследованию? Может быть, психика вдовы со временем пришла в норму, и женщина, выздоровев, опомнилась? И, к примеру, вспомнила о каком-то памятном для их семьи дне? Раннее яне страда л нездоровым любопытством, но сейчас мой – несколько странный! – интерес к психическому здоровью матери Макса весьманастор ожил мою собственную психику.

Некоторое время я бесцельно бродил среди ухоженных надгробий, иногда приостанавливался,слушая тишину, но почему-то не ощущал покоя, всегда здесь снисходившего на меня; а я зациклился на анализе своего внутреннего состояния, боясь обнаружить в себе еще какие-нибудь странности. Нужно было отвлечься, поэтому я решительно зашагал к церкви, чтобы рассказать нашему викарию о принятых моими сотрудниками мерах по выявлению нарушителя кладбищенского покоя.

Сентябрьскоесолнце, разогнав всеоблака, наконец-то громогласнообъяви лоо своем существовании, иу него это получилось совсем неслабо. Дневныелучи с особой яростьюпронизывали зеленьдеревь еви кустарник ов, будто хотели прожечь их насквозь, как, впрочем, и мою куртку. Сняв ее, я почувствовал себя лучше, к сожалению, только физиологически.Воспаленное сознание устроило мультипликацию картинок, мыслей, в том числе и бредовых, подавлявших потенциально разумные идеи своим количественным превосходством. Они сталкивались в моей голове, словно бильярдные шары, и исчезали так же быстро, как мыльные пузыри, не успев сообщить моему сознанию что-нибудь существенное. Такое состояние бывает у меня нередко, но… сейчас меня все-таки смущал этот злосчастный букет роз, я не понимал, почему мысль об этих розах «неуютно» и крепко засела в моей голове и раздражает меня, как гвоздь в ботинке? Может, приезжал Макс и посеял зерна сомнений в стойком убеждении миссис Адлер в самоубийстве ее мужа? Но в таком случае мой приятель мне бы позвонил (обычно он всегда это делал, когда приезжал в родной город). Адлер ведь знал, что я вернулся вчера домой. В последний раз я разговаривал с ним неделю назад, и мы договорились о встречи по моему возвращению… Все же как-то странно все это…

Джейсон Коварт стоял у входа в церковь. Священник был высок, строен и красив, как герой романа «Поющие в терновнике» Ральф де Брикассер. Книгу я не читал, фильм не смотрел, но фабула мне известна, и в моем представлении наш викарий – типичный киногерой – олицетворение благородства и добродетели. Высокий лоб в обрамлении темно-пепельных волос, тронутых серебром, тонкий нос и четко-очерченные подвижные губы. На бледном, классически правильном лице шестидесятилетнего мужчинывыделялись глубоко посаженные, большие темно-голубые глаза, нередко, под определенным углом света, создававшие потрясающий гипнотических эффект. Хорошо, что мистер Коварт выбрал такую стезю, иначе он мог бы прославиться далеко не добродетельными делами.

«Олицетворение добродетели» лукавомне улыбалось. Солнечные лучи искрились голубоватыми искрами в его глазах. Ему были свойственны скептицизм и несколько ироничное отношение к жизни.Определенная, но оченьнезначительная толиказла в человеке все жеявляется, как мне кажется, нормой. Абсолютная добродетель в реальном мире невозможна. И если скептицизм и ироничность, присущие священнику, вряд ли можно отнести к добродетельным качествам, то это обстоятельство и является той « каплей дегтя»,примиряющей меня со «святостью» егооблика.