Леонид Словин - Хозяин берега

- Что будете есть?

- А вы нам дайте меню, - попросил я.

- А зачем? У нас все равно есть только шашлык "Дружба".

- Очень увлекательно. Тогда чего же вы спрашиваете, что мы будем есть?

- Так полагается. Шашлык "Дружбу" будете?

- Будем, - обреченно согласился я. - Дайте нам четыре шашлыка "Дружба". Кстати, а почему "Дружба"?

Официант развел короткопалые ручки и показал на пальцах:

- Два кусочка свинины, два кусочка баранины, два кусочка говядины дружба.

- Коньяка и минеральной воды! - крикнул я ему вслед.

Я положил на стол сигареты. В спичечном коробке осталась одна спичка, я чиркнул - вялое пламя лизнуло белую тонкую деревяшечку и синим столбиком поднялось вверх, сигарета разгорелась. Я с наслаждением глубоко затянулся, судорожно вздохнул. Она смотрела на меня сочувствующе, спросила негромко:

- Ну, как впечатления на новом месте?

- Трудно сказать... Сегодня ходил к начальству представляться.

- И как прошло?

- Да трудный дядя здешний ваш Первый... Анна вздохнула.

- Он несчастный человек. У него тяжело, неизлечимо больна дочь. Если бы от меня зависело, я бы никогда не назначала большими руководителями несчастных людей. Они проецируют свою судьбу на подчиненных.

- Боюсь, мы тогда бы вообще не нашли руководителей, поскольку известно, все в мире несчастны.

- Что да, то да, - усмехнулась она. - Очень счастливых людей в поле зрения не наблюдается. Но есть откровенно, кричаще несчастные...

Я отрицательно покачал головой:

- Глядя на Митрохина, этого не скажешь. Мне показалось, что в нем живет готовность сделать несчастным всякого, кто не соглашается с его мнением.

Она внимательно посмотрела на меня.

- Не торопитесь с суждениями. Мы живем в странном мире. Тут странная жизнь и странные люди.

- Да, я уже заметил, - сказал я. - У вас как в Сицилии - кого ни спросишь, никто ничего не знает, никто ничего не помнит.

Анна с интересом спросила меня:

- И вам ничего не удалось узнать за это время?

- У нас нет правильного направления. Зачем, например, ко мне подходил Пухов накануне своей смерти? Если бы это удалось понять, мы бы решили вопрос.

- Я думаю, что найти убийцу Пухова будет очень трудно.

- Я тоже так думаю, - согласился я. Официант принес бутылки на подносе и тарелки с шашлыком, слабо украшенным соленым огурцом.

- Как же так, у вас, на краю субтропиков, нет никаких овощей? спросил я его, пожав плечами.

- Откуда они возьмутся? У нас порог пустыни!

- Ежегодно область отчитывается о бескрайних садах, разбитых здесь, нескончаемых огородах, тысячах высаженных деревьев...

Анна усмехнулась:

- Если бы все это не было липой, мы бы давно жили в джунглях. А так все порог пустыни! Официант буркнул:

- Я за это не отвечаю. Повернулся, направился от нас.

- Спичек принесите! - крикнул я ему.

- Спички тоже дефицит, - сказала Анна.

- Я все время думаю о том, зачем ко мне подходил Пухов?

- сказал я ей.

Мы выпили по рюмке коньяка и с удовольствием вонзились в шашлык "Дружба" - жесткий, переперченный, острый, похожий на любовь, неразделенную любовь.

Вернулся официант и протянул мне коробок спичек.

- Спасибо, - поблагодарил я его. Взял картонную коробочку и обратил внимание, что на этикетке все тот же Циолковский на фоне музея космонавтики в Калуге.

Я взял официанта за рукав, не давая ему снова покинуть

нас, и спросил:

- Скажите, эти спички продаются везде в городе?

- Да нет, это нам на той неделе из Каспийского пароходства, из орса завезли.

- Скажите, а рыбинспектора Пухова вы знали? Официант насторожился и осторожно высвободил свой

рукав.

- Знал. А что?

- Он у вас на этих днях был?

- Вообще-то был, недели две назад.

- А после этого?

- Нет, не был, - твердо покачал головой официант.

В моей комнате - чистоплотное запустение казенного дома. Кочевая необремененность никакими приметами обжитости. Только белые занавески на пыльных окнах, отпертый чемодан в углу на полу и портфель-дипломат на столе. Кроме них, ничто не свидетельствовало о том, что здесь кто-то живет. Это нехорошо. Когда я вошел сюда несколько дней назад, под окном валялись засохшие листья с тополей - их еще с осени занесло сюда через неплотно прикрытую форточку. Форточку прикрыли, слегка протерли пыль, и я поселился.

А сейчас уже весна, преддверие лета! Вернувшись домой, как я мысленно называл уже свою пристройку, я заварил крутой чай. И выпил его. Погасил свет. Ладно! Теперь мне жить тут. Вряд ли жена примчится когда-нибудь, чтобы делить со мной радости синекуры. Она вообще-то человек стойкий, с юмором и трудностей никаких не боится, так она, во всяком случае, говорит... Но беда в том, что она не любит кататься как сыр в масле. Не пробовала наверняка. Наверное, она не ощущает себя в должной мере сыром. И у меня нет духа даже предложить ей это сказочное наслаждение. Ладно, бог с ней. Пока мне даже одному лучше... Обычно, доходя до этой мысли, я понимаю, что сейчас усну. Что-то прошуршало под шкафом, я мгновенно пробудился. Как женщина, которая может спать во время артиллерийской канонады, но мгновенно просыпается, стоит только ее ребенку пошевелиться, - так и я во время сна ориентирован на едва слышные шорохи и царапание. Крыса!