Александр Гуров - Исповедь «вора в законе»

Матери я должен был сказать, что Лида живет в Москве, отец у нее офицер, летчик, и что это он все достал и попросил дочь съездить ко мне домой. А с ее отцом мы познакомились случайно, на вокзале. Я попросил у него денег на билет до Электростали, он разжалобился, вспомнил своего сынишку, который перед началом войны был в пионерском лагере на Украине, а когда ребят везли домой, поезд попал под бомбежку.

Эту легенду придумал, конечно, Валька Король, и она не могла дать осечки.

Дверь нам открыли девчата из общежития. Они начали во все глаза разглядывать мою спутницу и наши тяжелые сумки.

Мама была у себя в комнате. Мы с ней поцеловались. От неожиданной этой встречи она опустилась на стул, потом заплакала. Я познакомил ее с Лидой, пересказал легенду — получилось, как будто, правдоподобно. Девушка ее обняла, стала успокаивать, а мне сказала, чтобы распаковал сумки и достал колбасу.

Лида отрезала несколько ломтиков «Любительской» и вместе с половиной мягкой французской булки подала матери. Та начала есть — торопливо, судорожно, заглатывая почти непережеванные куски.

Я нисколько не удивился этому, вспомнив, как еще недавно голодал сам.

Внезапно раздался детский плач: проснулся Гена, мой младший братик. О нем, растроганный встречей с мамой, я сразу и не вспомнил. Какой же был он худенький, бледный — в чем душа.

— Не реви, сынок. — Мать подошла к кровати, на которой они раньше спали с отцом, стала успокаивать малыша. — Смотри, сколько тетя Лида и Валя привезли гостинцев. Сейчас мы тебя покормим.

Пришел Витек, который с утра был в школе, и тоже с жадностью набросился на еду.

А мне надо было срочно бежать к Костиной бабушке — узнать, не ищут ли парня. В сарае, он, поди, совсем истомился.

Увидев меня, бабка страшно обрадовалась и, конечно, первым делом спросила о внуке. И тут же скороговоркой стала мне рассказывать, что Костина мать в лагере — здесь, в Электростали, прислала два письма, очень соскучилась по сыну. Я задал вопрос: «А милиция к вам не приходила?» — «Нет, не беспокоила». — «Ну тогда погодите, я за ним сейчас сбегаю…»

Вернувшись домой, я застал Лиду на кухне. «За тобой дрова, приветливо улыбнулась она. — Будем варить борщ с мясом». Девушки из общежития тоже почти все столпились на кухне и наблюдали, как Лида чистит картошку. Когда она выбросила очистки в тазик, одна из девушек замахала руками:

— Что ты делаешь, разве ж такое добро можно выкидывать. Если их пропустить через мясорубку и добавить чуть-чуть муки — лепешки получаются такие, что пальчики оближешь… Видать, подруга, голоду ты не знала.

И, уйдя из кухни, в сердцах хлопнула дверью.

Пришел Костя, сказал, что завтра они с бабкой поедут в лагерь навещать его маму. В письме она просит, чтобы привезли табаку. «Странно, — подумал я. — Она ведь была некурящая». А ему сказал:

— Я поеду с вами, хочу повидать тетю Марусю.

Рано утром мы сбегали к столовой, купили двадцать стаканов табаку, набрали еды и отправились в лагерь. Он был совсем недалеко — от центра две или три остановки на автобусе. В лесочке рядом с заводом, где работали прежде и мои родители, и Костина мама. Отделяла его от внешнего мира одна лишь колючая проволока, а по углам отгороженного прямоугольника стояли вышки с часовыми. Сойдя с автобуса, мы пошли вдоль этого ограждения. За ним я впервые в жизни увидел заключенных. Изможденные, безликие, в одинаковых черных робах мужчины и женщины (в те годы они содержались вместе) стояли небольшими группами или же прохаживались по зоне — очевидно, был час утренней прогулки. Вдруг видим отделившись от остальных, к ограде бежит какая-то старая женщина.

— Костя, сынок, родненький мой…

Хриплый, раздирающий душу голос. Помнится, даже сын не сразу узнал в этой худой поседевшей женщине свою маму.

Часовой на ближайшей к нам вышке приказал остановиться и поднял автомат. Бабка заплакала. А тетя Маруся, отступив немного от ограды, показала рукой, куда нам надо идти. Мы подошли к месту, где принимали передачи. Дежурный сказал, что можно написать заявление и нам разрешат повидаться с заключенной.

Какое-то время нас поманежили на вахте, но в конце концов пропустили. Нас не обыскивали, только проверили, что в сумках. Потом завели в комнату, где из обстановки была лишь большая скамейка и еще стояло ведро с водой.

Томительно тянутся минуты ожидания. Костя, сам не свой, ходит из угла в угол. Бабка, поджав ноги, сидит на скамейке, я стою. Но вот дверь открылась, и вошла тетя Маруся.