Наталья Земскова: Город на Стиксе

Магистр. Магистр. Магистр. Пытаясь оторваться от земли, воспарить, столица устремлена в небо; провинция, наоборот, ухватилась, вцепилась за землю, растеклась по земле и зарылась в землю. Об этом есть у Фомина (у философа Гурина). Земное, земляное притяжение меняет и структуру времени в провинции. Оно тягуче и инертно. Отсюда эти хтонические смыслы. Я ощущаю их везде. Уверена, Крутилов говорил о хтонических смыслах, так ощущаемых в провинции. Он по наитию нашел «границу» Синеглазова.

Магистр. Магистр. Магистр. Не отдавая себе отчета, я несколько раз написала это слово на стекле левой рукой. Потому что левая — это правое полушарие, то, что связано с подсознанием. Магистр — последний. Я закрыла глаза, а когда открыла, меня ударило: во всех трех словах первые три буквы чуть выступали над остальными: МАГистр, МАГистр, МАГистр.

Господи, как же я сразу не догадалась!

Часы показывали половину двенадцатого. Едва на них взглянув, я схватила телефон и нажала кнопку «Артур».

Мучительно долго длилось соединение, еще дольше звучали гудки, и когда мое сердце застучало нестерпимо часто и уже колотилось где-то в горле, раздался короткий щелчок и сразу голос Бернаро:

— Наконец-то ты позвонила.

Вдохнув побольше воздуха, я сказала как можно спокойнее:

— Нам нужно поговорить, это срочно.

— Я сам тебе звонил… Конечно, нужно.

— Ты знаешь, что умер Арефьев?

— Нет, не знаю. Где? Что случилось?

— Ты остался последним, Артур. — И опять в трубке образовалась такая тишина, что я слышала стук собственного сердца. — Прости. О том, что ты — Магистр, я должна была догадаться раньше. На выставке у Фомина.

Пауза.

— Ты позвонила только из-за этого?

Пауза.

— Ну, хорошо. Когда поговорим, сейчас?

— Нет. Лучше завтра. Я хотела убедиться, что с тобой все в порядке. Завтра в три в баре «Рим».

Завтра в три в баре «Рим» я смотрела на Бернаро и не узнавала его. Передо мной сидел абсолютно другой человек. Не человек, а манекен. Разглядывая бледное, тонко очерченное лицо, я не могла найти и следа той ироничной уверенности, которая так в нем завораживала. Ни уверенности, ни черного блеска в глазах — одна усталость.

— Понятия не имею, как ты об этом узнала, — наконец, начал он, — то, что эти смерти не случайны, я и сам понял только после гибели Марка. И не хотел в это поверить. Потом мне позвонил Вадим. Недели три назад. В общем, мне понятно, что здесь происходит.

— «Если не поможет Магистр — значит, нам не поможет никто». Так мне сказал тогда Арефьев.

— Я внутри ситуации, Лиза. А человек, который внутри, помочь не может. К сожалению. Максимум что он может — это ее оценить. И оценить не очень объективно. Ты что-нибудь слышала о теории Евгения Синицына?

— Нет.

— Евгений Синицын, учёный и писатель из Новосибирска написал книгу «Тайна творчества гениев», где объяснил природу гениальности — не больше и не меньше. Его довольно остроумная теория, с помощью которой можно прпоникнуть в «механизм» творчества гениев, лежит стыке кибернетики и психологии и во многом построена на теории психологических типов Юнга. Так вот, математик Синицын выделяет восемнадцать факторов. Там гениальность — это вдохновение, фантазия, воображение… А среди прочих и стремление к превосходству. Стремление к превосходству, понимаешь? Но главное — это психонейрофизиологический комплекс, который у гения совершенно иной, чем у обычного человека и отличается, как чёрное от белого. Как известно, психонейрофизиологический комплекс — это сознание и бессознательное. Так вот, по Синицыну (вслед за Юнгом), гений творит за счет бессознательного, каким-то неведомым образом черпая импульсы из коллективного бессознательного. А это архетипы, символы и прочее, все то, что накопило человечество за всю свою историю. Гении, пророки одержимы творчеством, и это творчество всегда есть определение собственного центра. Толпа, то есть люди с «неразвитыми информационно-смысловыми структурами», не может оценить гения и будет всячески его уничтожать, изживать, как инородное тело. Гений может общаться лишь с гением, и гении — одна семья, разбросанная в пространстве и, что хуже, во времени. То есть, в истории человечества.

— Ты мне рассказываешь подоплеку «Белых рыцарей»?

— Ну да. А не вычислила ты меня потому, что не знала: я ведь тоже учился в институте культуры.

— Подожди, но ты же учился в ГИТИСе! Ты же рассказывал! И мы же в книге…

— Я учился! А ушел с пятого курса из-за конфликта с деканом. Уже тогда я начал гастролировать и пропускал ужасно много. Срочно пришлось искать работу, вакансии были в трех филармониях, и я поехал показаться в Город. Здесь и доучился, диплом защитил. Это я везде пишу «выпускник Гитиса», никто ведь проверять не станет, дольше объяснять. Впрочем, это неважно. Когда я появился, рыцари существовали, правда, как-то вяло. Но я был потрясен Георгием, Вадимом, Марком, Сашей. В них было все, о чем писал Синицын. Мы быстро исключили невзрачных остальных, решив стать той самой семьей гениев, которая необходима им для творчества. Со стороны это выглядело снобизмом, очень многие хотели примкнуть, но поняли, что это бесполезно, и стали дружить против нас. Мы этим упивались: ну как же, люди с «неразвитыми информационно-смысловыми структурами» не в силах нас оценить! Да и пять гениев на Город, пусть таких разных, — как-то многовато. Мы взяли карту Города и начертили на ней пятиконечную звезду, вершины которой символизировали каждого из нас. Смешно сейчас об этом вспоминать, но мы так в себя верили!