Наталья Земскова - Город на Стиксе

— Жалко, редко бываю в России, хочется все увезти.

Его и в самом деле занимало все — ротонда, купеческие дома, лавка селенитовых сувениров, прогулочные маршруты Герцена, верстовые столбы, Сибирский тракт, Королёвские номера, несостоявшаяся статуя Татищева, переименованный Стикс, наливка местного разлива…

Наливку пили — о боже! — в рюмочной.

— Зайдем? — спросил Проскурин, выходя из художественного салона.

— Зайдем, — кивнула я в абсолютной уверенности, что еще две недели назад этой рюмочной здесь быть не могло.

Заведение оказалось продолжением сувенирной лавки и отделялось от нее лишь шторкой с петухами. Топилась печь-«голландка». На столиках горели свечи, в углах задумчиво стояли позолоченные ангелы.

Я тут же позабыла о событиях последних месяцев, точно эта рюмочная находилась не в Городе, а где-нибудь в русском районе Парижа. Сюда не проникали свет и городские излучения — вот что казалось странным.

… — И что было потом? — вернул меня Сергей к прерванному рассказу.

— Потом была Бикбарда. Когда Елена Валериановна впервые приехала в имение мужа, изумлению ее не было предела. Вдоль длинной стены особняка шел длинный объемный балкон, который она узнала с первого взгляда, хоть до сих пор сюда не приезжала. Это был тот самый балкон с ее детских рисунков, который она все время рисовала, если выдавалось минутка. Невероятных размеров, он широко простирался в сад, повторял угол дома и продолжался по другой стене. На балконе — веселое общество, одна из женщин держит на руках младенца. Пьют чай, смеются, слушают певицу, играет скрипач. Этот непонятно откуда возникший сюжет так часто повторялся в ее рисунках, что родители стали просить девочку нарисовать что-то другое, но она упорно изображала людей на балконе, и в этой композиции неизменно присутствовали и поющая женщина, и молодая мать с младенцем… В Бикбарде все стало ясно. «Балконное» общество — это Дягилевы, которые любили собираться большой семьей и приглашать гостей. Двоюродные, троюродные братья и сестры, их мужья, жены и дети (время от времени кто-то рождался — отсюда женщина с младенцем) образовывали целый клан, всегда готовый к утонченным развлечениям; к Дягилевым запросто наезжали представители художественной элиты того времени. Кстати, певица — это Лидия Кор-вин-Круковская, знаменитая меццо-сопрано.

— Вы так рассказываете, точно сами видели, — улыбнулся Сергей.

Когда он улыбался, то действительно напоминал Киану Ривза.

На другой день мы чуть свет выехали из города и оказались в сплошном белом мареве. Изредка в белом проступала полоска черного леса или возникало заблудившееся в снежном море селение. Но селения — редкость; только уходящие к горизонту снега, только белый цвет устремленного в бесконечность пространства. Не отрываясь, Проскурин всматривался в эту картину, и я читала на его лице восхищение, узнавание, грусть.

С погодой не повезло. Метель, притихшая с утра, к полудню набрала силу, и машины еле-еле ползли по шоссе. Иногда ветер стихал, но вскоре разражался пуще, беспорядочно разбрасывая пухлые невесомые хлопья.

— О чем вы думаете? — спросил Проскурин, пытаясь углядеть какой-нибудь трактирчик на дороге.

— О том же, о чем и вы. Здесь, не в столице, все в избытке — пространство, небо, снег. Время для жизни — тоже. Поэтому здесь все это не ценится.

— Да, правда. Я об этом думаю. В Европе до сих пор нет снега.

— Не ценится, пока ты не уехал в «главный центр», не начал жить «компьютерными играми».

Он снова рассмеялся.

— «Компьютерные игры» — да, забавно. Скажите, вам здесь нравится?

— Ну… Я пока не поняла. Уеду — и узнаю.

— Вы собираетесь уехать? — вдруг резко обернулся он ко мне.

— Не сейчас, — сказала я и рассмеялась. И чтобы объяснить свой смех, а кстати, и вспомнив, что я здесь гид, добавила: — Когда из революционного Петрограда уходил на Париж очередной «последний» поезд — никто ведь не знал, когда уйдёт действительно последний, — перед самым отправлением из него в крайнем нервном возбуждении выскакивал поэт Борис Бугаев и кричал: «Не сейчас! Не сейчас!». Вот и я со своим «не сейчас».

— Вы хотите сказать: Андрей Белый?

— Андрей Белый — поэт. А человек — Борис Бугаев. В конце концов, он все-таки уехал.

— Вы всегда разделяете человека и его дело?

Бикбарда выглядела маленькой и потерянной. Старинное и некогда богатое винокуренное село спряталось, дремало, укутавшись в снега. Мы долго ходили по стылому дому управляющего (особняк не сохранился), пытаясь уловить отзвуки жизни, когда-то наполнявшей имение.