Александр Аде - Возвращайся!

Но вот и последнее его желание триумфально исполнилось. О, это была изумительная месть! Он насладился. Он доволен.

– Единственная моя, – шепчет он в исступлении, глядя на потухающую полосу небесного огня, – мы скоро встретимся. Видишь, я уже на пороге. Мы станем единой душой, милая, незабываемая! Там ты будешь моей, и только моей, да?..

Звонка Пыльного Опера я ждал как манны небесной. Торчал дома, точно приклеенный, и ждал. И надеялся. И этот жирнопопый немногословный мент так меня разочаровывает! Просто убивает наповал.

– Твой калека покончил с собой, – сообщает он бесстрастно и словно бы нехотя. – Наглотался снотворного – и каюк.

– А Серж и Лисенок? – спрашиваю я, почти не слыша своего голоса, так колотится сердце и – точно на вершине горы – закладывает уши.

– Пропали. Оба. И, главное, никто понятия не имеет, куда подевались… Разворошил ты гнездо, – в голосе опера явственно слышится осуждение.

Сейчас я и сам понимаю, что напортачил. Не надо было мне встречаться с Москалевым! Ошибка. Преступная ошибка, Королек!

– Похоже, ты верно предположил. Москалев обрывает ниточки, – голос Пыльного Опера остается недружелюбным, чуть ли не брезгливым. – Теперь этого гада голыми руками не возьмешь, весь в белом, как ангелок.

Я понимаю его чувства. На его месте я проклял бы до седьмого колена паскудника Королька, который загонял меня нелепыми поручениями, да еще и завалил дело.

Сухо прощаемся.

Какое-то время молча мотаюсь по квартире. День ликующе солнечный, а в моей душе холодно, пусто, темно. И кажется, что из горемычной головенки выкачали последнее содержимое.

Наконец, решившись, звоню Завьялову.

– Надо встретиться.

– Когда? – спрашивает он.

– Да хоть сейчас…

Встречаемся вечером, тихим и печальным. Причем на том самом месте, где я около месяца назад разговаривал с отцом Снежаны. И мне мерещится, что тот, весь в черном, недвижно стоит между нами и переводит с Завьялова на меня сосредоточенный тяжелый взгляд.

Повествую о том, что мне известно.

– Следовательно, – облокотившись локтями о парапет и не отрывая глаз от прощально искрящейся, закованной в гранит воды, произносит Завьялов, – Катю заказал Москалев?

Произносит неторопливо, почти равнодушно, точно раздумывает о чем-то постороннем, находящемся за пределами нашего города, страны, планеты, вселенной.

– Если бы меня одолевало малейшее сомнение – размером не с молекулу даже, а с атом или того мельче, ты не услышал бы от меня эти слова, – твердо говорю я.

Завьялов молчит. И я умолкаю, глядя на его невыразительный профиль: низкий кругловатый лоб, мясистый нос, смазанный подбородок – все какое-то среднесдельное, зацепиться не за что. Даже губы, кажется, никак не могут принадлежать бандиту или солидному воротиле бизнеса. Им полагается быть узкими, злыми, безжалостными, а они – лепешки лепешками.

– Свою работу ты сделал, – выдавливает он без особого тепла в голосе.

Вынимает объемистый бумажник, куцыми пальцами вытаскивает пачку пятитысячных и, не пересчитывая, протягивает мне. Он погружен в какие-то свои мысли. Возможно, размышляет о том решении, которое ему предстоит принять.

Минуты две или три оцепенело смотрим на посверкивающую вечернюю воду, обмениваемся коротким рукопожатием и расстаемся.

И по дороге домой, и в своей квартире не чувствую никакой радости от полученного гонорара, только опустошение и горечь. И даже не потому, что не представил клиенту стопудовых доказательств…

Может, мне жаль двух Сережек, Лисенка и одержимого местью калеку?

По этим четверым мало кто всплакнет. Охранника, возможно, похоронят алкоголики родители, Сержа и Лисенка в последний путь проводят артисты «Гамлета и других» – естественно, при условии, что трупы будут найдены и опознаны. А кто предаст земле инвалида? Кто оплачет его смерть?

Какие-то нелепые, несчастные в этом деле душегубы. Даже Москалев, и тот не производит впечатления довольного собой человека…

Домой возвращаюсь в двенадцатом часу. Около полуночи укладываемся спать.

– Август, август, август, – тихо повторяет Анна. – Потом осень, зима… Мне недавно приснился сон, – внезапно говорит она. – Я увидела свою дочь. Она улыбалась и манила меня.

– Глупости какие, – хмурюсь я, не глядя на Анну.

– Королек, мы познакомились с тобой десять лет назад…

– А ведь точно, – заявляю бодряческим голосом, нежно обнимаю жену, – нам же весной исполнился червонец! Как это я посмел забыть! Прости меня, идиота, если можешь. Завтра же отметим, клянусь, пресветлая донна!