Эрвин Лазар: Возвращайся скорей, Микка-Мяу!

Да, что ни говори, а греть живот на солнышке — одна из самых больших радостей на свете. Солнце никого не обделяет. Светит и на счастливых и на несчастных.

Что-то в этом роде шевелилось в голове коня Серафима — шевелилось вяло и медленно: мысли лень было скакать по такой жаре, слишком томящей и нагоняющей сон. Но какая-никакая, пусть даже едва заметная и медлительная, как улитка, мысль есть мысль. А мысли, считал конь Серафим, нельзя дать пропасть зря. «Выскажу», — решил он. И сказал:

— Солнце никого не обделяет.

На всех остальных — заслуженного артиста цирка льва Зигфрида Брукнера, неудержимо мыслящего зайца Аромо, медведя Бум-Бу-Бума, который, как всем известно, умеет говорить только «бум-бу-бум», и самого доброго великана в мире Лайоша Урода, — на всех них эта фраза не произвела ни малейшего впечатления. По той простой причине, что они ее, скорее всего, и не уразумели толком. Конь Серафим, правда, пробормотал:

— Ну и что?

А вот кошка Ватикоти — совсем иное дело. Она сразу навострила уши и не поленилась даже приподняться.

— Что ты сказал? — спросила она, прищурившись.

— Я сказал, что солнце никого не обделяет. Оно одинаково светит на всех, — пояснил конь Серафим.

Ватикоти села.

— Как раз об этом я и думала, — сказала она.

— Ну все, теперь не дадут спокойно позагорать, — проворчал лев Зигфрид Брукнер, — их светлость изволили думать.

Все недовольно заворочались: похоже, опять начинался спор.

Кошка Ватикоти продолжила, не обращая на них внимания.

— Нет правды на свете, — сказала она патетически, — и само солнце несправедливо!

Тут уже приподнялся конь Серафим.

— То есть как несправедливо, — негодующе воскликнул он, — если оно одинаково светит и на тебя, и на меня! И на всех.

— А вот и не одинаково! — возразила Ватикоти. — У тебя, например, живот больше, чем у меня, по крайней мере в десять раз. А это значит, что тебе солнечных лучей достается в десять раз больше, чем мне.

— О господи, — простонал лев Зигфрид Брукнер, — это ужасно! Каких только дикостей вы не выдумываете, чтобы поспорить!

— Это интересно, — медленно произнес самый добрый великан в мире Лайош Урод, — похоже, Ватикоти и в самом деле права.

Тут уже не выдержал Аромо.

— Конечно, — сказал неудержимо мыслящий заяц, — тому, кто в десять раз больше, достается в десять раз больше солнечных лучей. Но града и холодного ветра ему тоже достается в десять раз больше.

Лайош Урод нахмурился. Мысль Аромо сбила его с толку.

— Вот Микка-Мяу придет, он и решит, кто прав, — сказал Лайош. — Уж он-то знает.

Да, но кота Микки-Мяу не было дома. Рано утром он ушел в город по какому-то срочному делу. Да и причем тут Микка-Мяу! Тут… странное дело… Что-то залязгало, задребезжало и загремело. Приятели прислушались: странные звуки все не прекращались. Что-то ритмично бухало и стукало, лязгало и гудело, трещало и хрустело: бим-бум! тук-так! хрип-хруп! Это еще что за чертовщина?!

— Слышите, — сказал конь Серафим, — в небе гремит.

Все удивленно посмотрели на него. Почему в небе? На небе ни облачка, высоко-высоко светит солнце.

Но звуки все не прекращались: бум-бум!

— А, — заблестели глаза у кошки Ватикоти, — это, наверное, с арбузового дерева падают арбузы.

Звучало и в самом деле похоже. Падающие арбузы, должно быть, производили именно такие звуки. Но только, конечно, очень большие арбузы. И падающие с очень высокого арбузового дерева. Но — арбузовое дерево? Кто видел арбузовое дерево? Конь Серафим сморщил нос.

— Арбузовое дерево, — пробормотал он, — ну конечно, оно растет рядом с тыквенным деревом, да?

Все усмехнулись, и лишь лицо великана Лайоша Урода выражало невинную радость.

— Ой, как интересно! Ватикоти, а где это арбузовое дерево? Мне так хочется арбуза!

Между тем шум все не прекращался. Что-то все стучало, что-то все гудело! Но приятели словно оглохли — знай хихикают да похохатывают!

— Надо же, арбузовое дерево! — хлопал себя по животу Зигфрид Брукнер.

Заяц Аромо посмотрел на Лайоша Урода снисходительно-сочувственно:

— Арбуза захотел, бедняжка! С арбузового дерева!

Конь Серафим, усмехаясь, качал головой: