Андрей Воронин - Мертвая хватка

– Приехали, значит, из города какие-то, – продолжал между тем Федотыч, с места в карьер переходя на плавный повествовательный тон среднерусского акына – то бишь, не акына, а гусляра-баяна, – от которого Сорокина сразу потянуло в сон. – Я их толком не знаю, они только в прошлом годе дачу купили – у Солодовниковой вдовы, что ли..

Ну, сам знаешь, как нынешняя молодежь-то отдыхает – шум, гам, музыка на весь поселок. Часов до двух они мне спать не давали, а потом, слышь, затеяли на машине по поселку гонять. Ну и, натурально, въехали с пьяных глаз твоей теще в забор.

Сорокин, который нацелился было зевнуть, с лязгом захлопнул рот. Упомянутый забор он строил лично буквально прошлым летом, и каждый метр этого забора был обильно полит полковничьим потом и сдобрен отборными полковничьими матюками. Елки-палки, подумал Сорокин. Одних гвоздей два кило ушло! Все руки ободрал об эту чертову сетку. – А теперь что же: лыко-мочало, начинай сначала?

– Два пролета начисто снесли, – продолжал бессердечный Федотыч, посасывая «беломорину», – мало-мало до крыльца не доехали. Мне-то со второго этажа все видать как на ладони. Ну, одним словом, покуда они примерялись, как бы им машину свою из вашего огорода на руках вынести, выходит на крыльцо этот твой." постоялец. Пенсионер, значит, выходит. Чего-то он им сказал, они ему, как водится, ответили… Жалко, не слыхал я, о чем у них там разговор шел. Ну, да догадаться нетрудно, пьяные ведь они были, да втроем, да с девками… В общем, слово за слово, и полезли они твоего пенсионера руками хватать. Знаешь же, как они, молодые, нынче драться начинают: сначала, значит, надо за одежку человека потрясти, чтобы он перепугался, да матом его хорошенько обложить. – Словом, схватить-то они его схватили, да только я, честно говоря, так толком и не понял, что дальше-то было. Да и они, по-моему, тоже не поняли. Только что вроде стояли, а тут, гляжу, лежат кверху ногами и вставать вроде не торопятся, А приятель твой стоит над ними и вежливо так чего-то им объясняет. В общем, всю среду они забор твоей теще латали, к вечеру только управились и в город укатили. А в четверг вернулись на двух машинах – шестеро их там было или семеро, я не разглядел. И прямиком к вашей даче. Ну, брат, на это поглядеть весь поселок сбежался. Как он их, понимаешь!.. Любо-дорого глянуть, ей-богу. Насилу ноги унесли, а одного так и вовсе волоком тащили. Так в машину и загрузили, как мешок со свеклой. Вот тебе и пенсионер!

Сорокин вздохнул и решительно поднял пакет.

– Да, – сказал он, – это за ним не задержится. Упечь его, что ли, на пятнадцать суток? Эх, Федотыч, знал бы ты, как он мне надоел!

– Ну, правильно, – проворчал Федотыч. – Как порядок в поселке навести, хулиганье приструнить, так вас нету, а как хорошего человека на пятнадцать суток в кутузку упрятать – это вы тут как тут, не заметишь, откудова нарисовались.

Сорокин, не оборачиваясь, махнул рукой и зашагал к своей даче, провожаемый стариковской воркотней раздосадованного Федотыча. Впрочем, у полковника было сильное подозрение, что ворчит старик просто для вида. В поведении Федотыча нет-нет да и проскальзывали ухватки бывалого стукача и провокатора, так что Сорокину временами очень хотелось как-нибудь осторожненько разузнать по своим каналам, кем был его сосед до выхода не пенсию, где работал и чем занимался. Хотя, с другой стороны, старик мог и не иметь прямого отношения к «внутренним органам», над которыми так старательно и демонстративно потешался. Во времена его молодости стукачей и провокаторов было хоть пруд пруди, и далеко не все они носили погоны и служили на Лубянке. А привычки, приобретенные в юности, остаются с человеком на всю жизнь. Как говорится, куда ветка гнется, туда и береза растет. Взять хотя бы того же Забродова. Ведь не мальчик уже, скоро вся голова седая будет, а все туда же – нет-нет да и даст кому-нибудь промеж глаз. Квалификацию, что ли, боится потерять?

Да нет, подумал Сорокин, не то. При чем тут квалификация? Просто ему, Забродову, наверное, очень сложно адаптироваться на гражданке. Он всю жизнь воевал, всю жизнь имел дело с реальным, четко обозначенным противником, и всю жизнь у него были развязаны руки, так что с противниками своими он мог разбираться по собственному усмотрению, без оглядки на уголовный кодекс и общественное мнение.

А представления о мирной жизни, о том, какой она должна, по идее, быть, черпал из своих чертовых книжек, в которых нет ни слова правды. Реальная же жизнь намного грубее и одновременно сложнее, чем ее описывают в книгах, а Забродов давно уже сложился, закостенел – ив достоинствах своих закостенел, и в недостатках, – и меняться ему поздно. Он как старый дуб на ветру: сопротивляться урагану трудно, того и гляди, переломит пополам, а то и вырвет с корнем, а гнуться, стелиться по ветру тоже не получается – конструкция не позволяет…