Андрей Воронин - Спецназовец. Власть закона

— Ты все такой же шутник, — холодно улыбнулся Писарь. — Молодец, присутствие духа терять нельзя ни при каких обстоятельствах! А насчет ребят не волнуйся, никуда они не побегут. Потому что, в отличие от тебя, знают: от меня не убежишь, я не то что из-под земли — из-под антарктической ледовой шапки достану! Да и не сказал ты им ничего. По роже твоей протокольной вижу, что не сказал.

— А вдруг? — продолжал давить противнику на психику изворотливый экс-президент. — Рожа — не показатель, особенно в таком состоянии.

— Сейчас проверим, показатель или не показатель, — пообещал Писарь и, небрежно смахнув со столика устрашающе поблескивающие хромом и никелем железки, положил на него извлеченный из кармана одноразовый шприц в стандартной аптечной упаковке.

За шприцем последовала ампула — не ампула, собственно, а маленький пузырек с герметично завинчивающейся пробкой, наполненный какой-то мутно-коричневой жидкостью.

— Скополамин? — без необходимости поинтересовался М’бутунга, наблюдая за тем, как Писарь неумело, явно без привычки, совершает нехитрые приготовления к инъекции. — Пентотал натрия?

— Не то и не другое, — рассеянно откликнулся Писарь. Надорвав упаковку, он извлек шприц, снял с иглы защитный пластмассовый колпачок и погрузил ее кончик в содержимое пузырька. — Здесь коктейль из барбитуратов — если верить автору, забористая штука, куда забористей скополамина. А главное, уникальная, состряпанная специально для тебя — по индивидуальному рецепту, с учетом особенностей твоего организма… Есть среди моих ребят один тип, кличка — Алхимик. Чокнутый, конечно, и вдобавок отъявленный расист, но талант, каких поискать. А главное, настоящий фанат своего дела. Представляешь, разработал собственную теорию, по которой одни и те же вещества по-разному воздействуют на представителей различных рас. Бред, конечно, но, как ни странно, неоднократно подтвержденный практикой. Это как с астрологией: любой здравомыслящий человек тебе скажет, что астрология — полная чушь и шарлатанство, а предсказания тем не менее сбываются чаще, чем составленный учеными мужами прогноз погоды…

Он отбросил в сторону пустой пузырек, с видом заправского медбрата поднял шприц иглой кверху и надавил на поршень, выпуская воздух.

— С дозой не переборщи, доктор, — попросил М’бутунга.

— Боишься откинуть копыта? — с усмешкой спросил Писарь. — Вот человек! Знает, что его песенка спета, а все равно на что-то надеется… Не беспокойся, приятель, это будет совсем не больно — наоборот, даже приятно. Сделаем укольчик, ты мне все расскажешь, а потом мирно, сладко уснешь и больше не проснешься. Согласись, это лучше, чем если бы соотечественники повесили тебя на каком-нибудь баобабе!

М’бутунга криво усмехнулся, не сводя глаз с наполненного вечным забвением шприца. Сделать так, как говорил Писарь, то есть рассказать все и тихо отдать концы, было бы по-настоящему забавно. Если мыкающиеся в Африке христианские миссионеры не врут насчет загробной жизни, душа экс-президента перед отбытием в чистилище здорово повеселилась бы, наблюдая, как Писарь рвет на себе волосы, выслушав предсмертную исповедь бывшего делового партнера. Таких шуток судьба над ним еще наверняка не выкидывала, и при других обстоятельствах М’бутунга, наверное, не стал бы сопротивляться. Но сейчас у него имелись причины хотеть жить, и было этих причин очень много — что-то около двухсот пятидесяти миллионов.

— Погоди, — сказал он. — Давай поменяем очередность: сначала я тебе что-то расскажу, а потом ты сам решишь, делать мне укол или не делать. И если делать, то какую дозу ввести.

— Финтишь, приятель, — подозрительно вглядываясь в его обезображенное побоями лицо, медленно проговорил Писарь. — Темнишь, изворачиваешься… Ладно, будь по-твоему. В конце концов, торопиться некуда. Валяй рассказывай, почему это я должен заботиться о твоем здоровье. Только учти: со мной твои негритянские штучки не пройдут!

— Это как сказать, — возразил экс-президент независимой республики Верхняя Бурунда. В его голосе звучала спокойная уверенность: он точно знал, что одна из только что упомянутых Писарем негритянских штучек прошла-таки, причем прошла уже давно и весьма удачно.

— Аэропорт закрыт по техническим причинам, — объявил Быков, без необходимости констатируя очевидный факт, и, подумав, добавил: — Видимо, надолго.

Юрий промолчал: комментарии явно были излишни. На перепаханной взрывами грунтовой взлетно-посадочной полосе теперь вряд ли мог приземлиться даже вертолет, изрытое воронками летное поле было усеяно пустыми ржавыми бочками, из которых давно выветрилась последняя молекула бензиновых паров, и обломками каких-то старых досок. На краю одной из воронок, наклонившись под немыслимым углом, торчал кривой сучковатый шест, с верхушки которого свисал изодранный в клочья осколками полосатый матерчатый конус ветроуказателя. Поодаль виднелся застрявший в колючих ветках какого-то куста ржавый скелет дамского велосипеда; колес и руля не было, а изгиб открытой рамы воскрешал в памяти кадры старинных, еще немых, черно-белых фильмов. Вдалеке дрожали, колеблемые струящимся снизу вверх раскаленным воздухом, уже ставшие привычными силуэты черных акаций, в красной пыли блестели латунью россыпи автоматных гильз. Пыль была испещрена следами, похожими на собачьи, выгоревшую до тускло-золотистого цвета траву кое-где покрывали какие-то засохшие темно-бурые пятна. В воздухе до сих пор явственно ощущался горький запах гари; вообще, здесь, в аэропорту Лумбаши, можно было получить массу неприятных впечатлений с солнечным ударом в придачу, но никак не информацию о прибывшей недавно на частном «Дугласе» группе российских специалистов.