Андрей Воронин - Спецназовец. Власть закона

Майор Швырев надел перчатки, поочередно подтянул их, любуясь тем, как играют на лоснящейся коже матовые блики, а затем резко, с разворота ударил сидящего в железном вертящемся кресле человека кулаком в лицо. Голова пленника тяжело мотнулась, прикованные к подлокотникам руки напряглись, заставив стальные браслеты наручников глубоко впиться в кожу. Эта кожа была почти такого же цвета, как черные перчатки Швырева.

— Пальцы побереги, — пьяно помотав головой и сплюнув кровь, посоветовал экс-президент Верхней Бурунды Пьер Мари М’бутунга.

Его торс был накрепко примотан к спинке кресла огромным количеством клейкой ленты; податься вперед, таким образом, не получилось, и плевок, не долетев до пола, попал на колено, расплывшись по светлой ткани брюк красной слизистой кляксой.

— Ты о моих пальцах не беспокойся, — пренебрежительно обронил Швырев. — Я кулаком кирпичи из печки выбиваю. Не веришь? Могу доказать.

— Я бы с удовольствием посмотрел, как ты сломаешь руку, — сказал африканец, — но печки-то и нету!

— А ты чем хуже? — сказал Швырев и изо всей силы ударил его в живот.

Будучи не в силах согнуться, пленник охнул и мучительно закашлялся. Швырев снова подтянул перчатки и пошевелил пальцами правой руки, проверяя, не расшиб ли в самом деле суставы.

— Слабак, — презрительно процедил М’бутунга, когда к нему вернулась способность разговаривать.

Стоявший у него за спиной седой охранник поднял резиновую дубинку, но Швырев отрицательно покачал головой и снова наотмашь ударил пленника по лицу. Красные капли веером брызнули на стену, которой было не привыкать к такому декору: по ней, бывало, стекали даже мозги. М’бутунга хрипло засмеялся — ему тоже было не привыкать. Он попадал в переделки и покруче нынешней и всегда выходил сухим из воды. Сколь веревочке ни виться, все равно конец будет, говорят русские; Писарь со своими прихвостнями, очевидно, был уверен, что хитро закрученная нить судьбы Пьера Мари М’бутунга размоталась до конца и что живым ему отсюда не выйти. Экс-президент придерживался прямо противоположного мнения по этому вопросу и, что самое главное, имел для этого все основания.

Место, где он пришел в себя после ночных посиделок с Писарем на его конспиративной квартире, было знакомое — тот самый подвал, из которого М’бутунга давеча совершил побег. Это обстоятельство все проясняло; правда, по обыкновению, была примитивна, как каменный топор, и неприглядна, как прилипший к подошве клочок использованной туалетной бумаги. Случившееся можно было и, более того, следовало предвидеть, но М’бутунга не корил себя за неосмотрительность, с которой доверился Писарю: у него просто не было другого выхода. Да и Писарь совершенно напрасно думал, что является хозяином положения; сейчас он, конечно, был на коне, но все еще могло перемениться, и не раз.

— Смешно тебе, макака чернозадая?! — рассвирепел Швырев и нанес очередной удар, пришедшийся пленнику в правый глаз.

— Хреновый из тебя зоолог, — сообщил ему М’бутунга. — Черный зад не у макаки, а у гориллы. А у макаки он красный — такой, какой будет у тебя, когда я встану из этого кресла.

— Ты отсюда не встанешь, — пообещал Швырев, — ты отсюда ляжешь.

— Я где-то слышал, — подал голос охранник, — что у диких африканских племен считается самым большим позором быть укушенным гориллой. Интересно, почему?

— Это ты у него спроси, — посоветовал Швырев, кивнув в сторону кресла. — В конце концов, кто из нас негр?

— Почему, а? — почти дружелюбно спросил у М’бутунга охранник.

— Не скажу, — пошел в глухой отказ африканец.

— Скажешь, — заверил Швырев и снова с хрустом ударил его по разбитой в кровь физиономии. — Ты у меня еще не то скажешь!

— Скажу, — кашляя и плюясь кровью, неразборчиво пообещал М’бутунга. — Когда ты отсосешь у дохлой мартышки. Сами вы дикари! Потеете тут, как негры, вместо того чтобы купить одну-единственную ампулу скополамина… Может, у вас денег нет?

— Может, предложишь взаймы?

— Я уже предложил, — оскорбительно улыбнулся разбитым ртом африканец. — Отсоси у дохлой мартышки, тогда и поговорим.

Швырев провел мощный апперкот, заставив голову упрямого пленника запрокинуться на спинку кресла, и потряс в воздухе ушибленной кистью руки.

— Борзый, сука, — сказал седой охранник. — Была б моя воля, я б его живьем на ленточки порезал. Сколько он, гнида, наших ребят положил!

— Еще порежешь, — пообещал Швырев. — Живым ему отсюда не уйти. Потому и хорохорится, что терять уже нечего.