Николай Иовлев - Поединок

— Подсудимый! Я вынуждена официально сделать вам второе замечание. Отвечайте по существу задаваемых вам вопросов.

— Дайте мне рассказать самое важное, иначе вы ничего не поймете во всем…

— Подсудимый, вы лишаете суд возможности выполнять требования Уголовно-процессуального кодекса…

— Да это не я лишаю, это вы меня лишаете такой возможности. На следствии я…

— Подсудимый, я делаю вам третье официальное замечание. Я должна вас предупредить, что в случае дальнейшего неповиновения требованиям суда и Уголовно-процессуального кодекса я буду вынуждена удалить вас из зала.

— Но я прошу дать мне возможность рассказать…

— Подсудимый…

И тут я срываюсь. Неожиданно не только для всех, но даже для себя самого. Это похоже на наваждение. На помутнение рассудка. Это истерика… Провал, гибель, конец… Я ору на судью, задыхаясь от нехватки воздуха, захлебываясь, перемежая обвинения с оскорблениями, тараща глаза и строя устрашающие гримасы. Конвоиры окружают меня, оградив от зала и требуя замолчать, но мимо их голов, над их плечами я продолжаю обливать судью гневом и грязью до тех пор, пока один из конвоиров, достав из кобуры пистолет, не подносит его к моему лицу. Вид черненого металла наконец остужает мою ярость, я осекаюсь — и, мгновенно осознав всю глубину своего бессмысленного и чудовищно глупого, непростительного поведения, замолкаю.

Гляжу в зал, ища поддержки у адвоката. Михаил Абрамович собирает в портфель бумаги, не желая смотреть в мою сторону. Демонстративно.

Судья в сопровождении двух своих помощниц, не говоря ни слова и возмущенно глядя прямо перед собой, выходит из-за стола и скрывается за дверью. Туда же полминуты спустя направляются вначале прокурор, потом адвокат, а затем секретарь суда. Некоторое время над залом висит гробовая тишина, словно свидетельствующая о глубоком впечатлении, произведенном на присутствующих моей выходкой, но уже скоро начинается обмен мнениями — вначале шепотом, а потом и вполголоса. На меня никто не смотрит, словно опасаются повторения истерики. Конвоиры опять рассредоточились по краям загородки…

— Встать! Суд идет!

Ну наконец-то! По лицам судей, прокурора, адвоката и даже секретаря пытаюсь понять, о чем они говорили за дверью, к чему пришли. Рассказал адвокат или все еще нет? Хоть бы подмигнул или другой какой знак дал. Даже не смотрит в мою сторону. Зря я все-таки уверовал в безвозмездную защиту. Будь бы он мною куплен с потрохами — ходил бы сейчас вокруг меня на цирлах, пылинки сдувал и судье выгрызал горло, а так…

И опять этот до невозможного противный голос судьи:

— Судебная коллегия по уголовным делам Санкт-Петербургского городского суда в составе… Установила… оскорблял состав суда и своими выкриками сорвал работу судебного заседания, сделав ее невозможной в присутствии подсудимого. Выслушав мнение адвоката и заключение прокурора, предлагающего удалить гражданина Лебедева Юрия Николаевича из зала судебных заседаний, суд считает, что гражданин Лебедев подлежит удалению из зала судебных заседаний, так как он нарушает порядок, несмотря на неоднократные предупреждения председательствующего. На основании изложенного и руководствуясь статьей двести шестьдесят третьей Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации, суд определил: удалить Лебедева Юрия Николаевича из зала судебных заседаний, судебное разбирательство продолжить в его отсутствие. Конвоирам выполнить определение суда — удалить гражданина Лебедева Юрия Николаевича из зала судебных заседаний.

— На выход, — приказывает конвоир, кивая на дверь, отделяющую зал от коридора. Второй солдат открывает барьерчик загородки, чтобы ускорить мое выдворение.

— Но я же еще не рассказал суду все, что нужно… Для того чтобы…

— Быстро, на выход! — Глаза солдата налиты злобой. Откуда ее столько у этого создания в таком нежном возрасте? Второй, положив руку мне на плечо, с силой сжимает его стальными пальцами.

— На выход. Сам. Или мы тебя щас выведем. Но потом — смотри…

Это уже не пустая угроза. И пронзительная боль в плече подтверждает решительность объявленных намерений как нельзя более убедительно. Делать нечего — надо уходить по-хорошему. Но как же так? Ведь теперь меня раскрутят по двум предъявленным статьям на всю катушку. И Настюхино убийство так и не всплывет. А что же адвокат? Михаил Абрамович, что же вы? А-а-а… Так, может, вы совсем и не на идею работаете? И даже не на меня? На кого же — на государство или, может быть, еще хуже, на Щавеля? Что же вы прячете свой подлый взгляд, лицедей Михаил Абрамович? Как все это ловко у вас со мной получилось? Обвели вокруг пальца как сопливого мальчишку. Сыграли на доверии. Что же теперь остается? Когда и как меня выслушает суд? Выходит, уже никогда? Быть того не может. Я должен рассказать им все. Все. Но кому? Этой Жабе? Дураку-прокурору? Равнодушным народным заседателям? Да хотя бы им, больше некому. Но — когда? Когда??? — если меня уводят. Но не могут же меня оставить без последнего слова! Должно же оно быть у подсудимого! Даже приговоренному к смерти перед самой казнью дают выкурить последнюю сигарету, хотя она ему уже совсем ни к чему…